— Тогда к чему же все твои планы, Наполеон, раз всё заранее предопределено судьбой?
— Значит мне определено составлять свои планы, маленькая тупица! Разве вы не видите предопределения в том, что мой разум одарен способностью создавать планы?! Я строю свои здания так, что никто до последней минуты не знает, что я делаю. Я никогда не загадываю вперед менее чем на два года, а сегодня, мсье де Лаваль, я всё утро был занят подготовкой событий, которые должны произойти в осень и зиму 1807 года. Ах да, кстати, ваша хорошенькая кузина очень умно оборудовала это дело! Нет, она положительно слишком умна, чтобы связать свою судьбу с таким ничтожеством, как Люсьен Лесаж, просивший пощадить его хоть на неделю. Это ведь не особенно большая милость, согласитесь сами.
Я подтвердил его мнение.
— Всегда одна и та же история с женщинами! Идеалисты, мечтатели увлекают их своими порывами, своим воображением. Они, подобно жителям Востока, не могут представить себе, что умный и хороший человек может и не обладать красивой внешностью. Я не мог заставить египтян думать, что я более значительный генерал, чем Клебер, потому что тот обладал фигурой швейцара и волосами парикмахера. Так и с этим несчастным Лесажем, которого женщины считают героем за его красивое лицо и телячьи глаза. Как вы думаете, если она увидит его в настоящем свете, отвернется ли она от него?
— Я убежден в этом, потому что, насколько я знаю мою кузину, она не выносит трусости и низости!
— Как вы горячо заговорили, мсье! Вы, по-видимому, слегка увлекаетесь вашей хорошенькой кузиной?!
— Ваше Величество, я докладывал вам, что…
— Но ведь невеста ваша там, далеко, за океаном, и многое могло измениться с тех пор, как вы расстались!
В дверях показался Констан.
— Его уже привели, Ваше Величество!
— Тем лучше! Перейдем в следующую комнату. Жозефина, ты непременно должна идти с нами, потому что это скорее твое дело, чем мое!
Мы перешли в длинную узкую комнату. Она освещалась двумя окнами, но занавеси были опущены и почти не пропускали света. Около двери стоял всё тот же мамелюк Рустем, а рядом с ним был тот, о ком у нас только что шла речь. С плотно сжатыми руками, с лицом, опущенным вниз от стыда, Лесаж поднял на нас свои испуганные глаза и задрожал как осиновый лист при приближении Императора. Наполеон стал перед ним, слегка расставив ноги, заложив руки за спину, пронизывая его долгим испытующим взором.
— Ну-с, милостивый государь,— сказал он наконец,— вы, я думаю, достаточно обожгли пальчики и вряд ли теперь близко подойдете к огню! Или вы рассчитываете и в дальнейшем продолжать заниматься политикой?
