Я заметила, что в последнее время мы часто грыземся. К чему бы?.. Порой мне кажется, что он специально ведет себя так, чтобы моя агрессия могла выплеснуться — на него. Дает таким образом моим нервам эмоциональную разгрузку. На этот раз все закончилось тем, что я отрубилась, выкричавшаяся и опустошенная, а он присел на подоконник и закурил.
А сейчас вот держал за плечи и успокаивал.
Я задыхалась и не могла выдавить ни слова. Тот же сон и тот же животный ужас. Как часто он повторяется, и как долго я не могу после него придти в себя…
…Они играли моей головой: перебрасывали друг другу, подкидывали вверх. Всегда одно и то же. Я чувствовала, как болит моя шея, как воздух со свистом вырывается из обнажившейся трубки гортани. Я видела, как валяется на полу мое тело в окровавленном свитере и пыльных кроссовках. Потолок то приближался, то убегал. В ушах бился вой, хохот, скрежет: 'Ты наша, наша, наша!', а ладони у всех четверых были ледяные и влажные от пота. Я не могла кричать, и не могла умереть совсем, отключить сознание, провалиться во тьму…
Этот сон приходил раза два-три в месяц. Но сегодня в нем было нечто новое. В извечном и ставшем уже привычном ужасе появилось что-то чужеродное ему. Новая фигура — я ощущала ее присутствие, не видя, но отчего-то твердо зная, кто это. Пристальные зрачки следили, не отрываясь, за игрой в 'мяч'. Он аплодировал, но глаза и губы светло-пепельного оттенка были печальными.
Мик гладил меня по голове, как маленькую. А я сжалась в комок и никак не могла разжаться, расслабиться. Он молчал, зная, что слова сейчас ничего не значат — я их попросту не услышу.
— Прости меня, — спустя вечность, я сумела заговорить. — Это ведь ничего не изменит — то, что ты узнал, кто ты? Для меня уж точно не имеет значения, призрак ты или сам черт из преисподней.
— Конечно. Все останется, как и было, — показалось мне, или в его голосе прозвучала нота фальши? Да нет, глупости: Мик никогда не врет. — А теперь спи, Тэш, — он укутал меня одеялом и вернулся на свой подоконник.
На этот раз я засыпала долго. Тысячи мыслей барахтались в моей голове. И одну из них, самую настойчивую и зудящую, мне никак не удавалось отогнать: 'А что, интересно, Дар потребует с меня, если я закажу ему тех четверых?..'
1 сентября
Когда мне исполнилось семнадцать, и я наконец вырвалась из злосчастного детдома, мне сорвало планку от вольной воли и безнаказанности, от отсутствия атмосферы казенной тоски и гнета, окружавшей меня, сколько я себя помнила. Я делала, что хотела, спала, с кем попало — при этом никаких особенных ощущений не испытывая: просто наслаждалась тем, что кому-то нравлюсь, кому-то нужна, и меня при этом не называют дурой и не вытирают об меня ноги. И пускай то была иллюзия нужности, но я упивалась ею. Мик кривился, но терпел.
