Пока тасовала, как быть, явилась хозяйка. Пухлая, белобрысая. Подол заправлен за пояс. Значит, верно, доила. Она твердо установилась на половице и выпучилась на Клашу так же, как Клаша на телефон. Клаша попробовала поклониться, как учила бабушка, да не вышло — обмотка не позволяла. У хозяйки открылся маленький, как щелка в копилке, роток, и Мите показалось, что она дурочка. А она внезапно спросила:
— Чего принесла?
Клаша оглянулась на мужчин.
— Чего дрожишь? — продолжала хозяйка. — Небось свое, не ворованное Пойдем, погляжу.
Занавеска дверного проема задернулась. Не прошло минуты, как из-за перегородки послышался девичий голосок:
— Ма-ам, возьме-ем!.. А мам?
— Цыц, зануда, — оборвала хозяйка. — Заныла, модница! Она у меня еще титешная была, а рядиться любила. А ну, ступай полоскать! — Наступила пауза. Шепот. — Тебе чего велено. Вот жигану по уху! — Снова пауза, снова шепот и та же однотонная мелодия:
— Ма-ам, возьме-е-ем!..
— Куда возьмем? — Пауза. Шепот. — На деньги не дают… Не надо им денег… Забогатели… Не нуждаются…
Усатый кивнул конвоиру.
— Она эту несушку так не выпустит. Дочиста ощиплет. С города? — скосил он черный глаз на Митю.
— С города! — поспешно ответил Митя, поднимаясь со скамьи.
— Сиди, сиди. Не в школе, — и он отвернулся к Ягорычу.
«Надо было не отвечать, — рассердился Митя. — Или ответить: „Вам какое дело…“ Несушка! Придет милиционер, он тебе покажет — несушка! Допрашивает, ровно он тут самый главный. Арестант. Беляк недобитый».
— Батька живой? — спросил усатый.
— Живой, — вскочил Митя и тут же разозлился на себя, прикусил язык.
А за перегородкой, уже не таясь, одновременно, как это умеют женщины, говорили два голоса. И, словно окантовывая разговор, тянул подголосок:
— Ну ма-ам… Давай возьме-е-ем… Чего ты… Ну мам, давай…
Раздалась затрещина. А вслед за ней, зацепившись за занавеску, вылетела девчонка и приземлилась на четвереньки.
— Одну ощипали, — пробасил усатый.
Девчонка встала, засмеялась и приколола брошку, которая отвалилась при падении. Девчонка была скуластая, с маленьким, как у матери, ротиком. Платьице, украшенное множеством перламутровых, словно на гармошке, пуговок, облегало ее ладненькое тело. Она давно выросла из своей любимой одежки, но это ее мало беспокоило.
— А юный пионер, когда входит в дом, должен здороваться, — заметила она, отряхивая голые коленки.
— Здравствуй, — с готовностью отозвался Митя, оглядывая ее маленькие губки и сережки со стеклянными изумрудинками. — Будь готов!
