– Она всегда так?
– Всегда, когда ветер. А когда безветрие, тогда тихо. И только углы сруба трещат от холода. Будто за окнами медведь шарится. Ты боишься медведей? – Зиновьев поймал Дашкину руку, ее пальцы, чертившие узоры на подлокотнике старого кресла, и прижал ее к своей щеке.
– С тобой – не боюсь! – Дашка почесала у него за ухом, и Зиновьев чуть не замурлыкал.
* * *
Как они ни оттягивали этот момент, он все-таки наступил. И снова Зиновьев отметил, что все необычно. Так только первая близость случается. Причем тогда, когда люди близки духовно до той степени, что им этого уже мало и хочется еще большей близости. Только так, а не иначе. И кто-то невидимый трогал ледяными пальцами позвоночник у Зиновьева. И Дашкины волосы льняной завесой скользнули с дивана до пола, и в них играли блики каминного огня. Она завернулась в мягкий плед и нежилась, словно кошка на солнце. На краешке дивана под уголком пледа пристроился Зиновьев, не сводивший глаз с Даши.
А в окно пялилась на них наглая луна.
– Михалыч, мы с тобой с луны свалились, – ласково промурчала из-под пледа Дашка. – И еще у меня беда...
– Какая? – встрепенулся Зиновьев.
– У меня... крыша улетела!
– Далеко?!
– Далеко. На юг. Обычно так происходит поздней осенью, сразу после того, как улетают утки и гуси. И ведь могли бы не лететь никуда! Им и тут неплохо зимуется! Но стоит одной сорваться, как непременно за ней вторая снимается с насиженного места. Крыши – птицы парные, как лебеди. А глядя на одну пару, и другие зашуршат, поднимутся на крыло, и... поминай, как звали! И не успеешь им «до свидания» сказать, как они помашут на прощание и исчезнут с глаз долой, оставив далеко внизу на земле вереницу обескрышенных домов. Да еще тех несчастных, у которых крыши летать не умеют. Эти неумехи долго-долго с завистью смотрят, задрав трубы вверх, пока не исчезнет вдали на горизонте клин улетающих крыш...
– Дашка! Да ты фантазерка! Я люблю тебя. С крышей ли, без крыши ли. Люблю, потому что ты – мой подарок, и сегодня – мой день.
– Наш...
– Ну хорошо, наш!!! День свалившихся с луны с сорванными крышами! Ты – мой подарок, – повторил он.
* * *
К подаркам Василий Михайлович Зиновьев всегда относился трепетно. Он испытывал глубокое чувство благодарности к дарителю и огромную радость от обладания подаренной вещью. Это у него с детства. Как-то зимой Васька простудился и сильно заболел. Он сидел дома с перевязанной шерстяным кусачим шарфом шеей и с завистью смотрел во двор-колодец, где гуляли дети. Было много снегу, и детишки с удовольствием копали его. Почти у каждого была деревянная лопатка. Незадолго до болезни Васька видел такую же в магазине игрушек. Он даже цену знал – 70 копеек.
