Трое отравились из-за поломок в аппарате подачи воздуха и синхронно плавают в масках, примотанные головами к баллону с кислородной смесью, а около них идёт напряженная врачебная дискуссия с применением не совсем приличных медицинских слов, о значении которых непосвященному можно только догадываться. Но ясно, что эти выживут.
От тел и скафандров стоит жуткая вонь, смесь пота, мочи и каких-то неясных, но мерзких запахов, там в холоде система регуляции замораживает все отходы до твёрдого состояния, а здесь в тепле что-то оттаивает и пахнет ужасно.
А девчонки молодцы, в респираторах драют эти змеиные шкуры безо всякой брезгливости, как тарелки на кухне.
Представляю, что мне пришлось бы сейчас влезать в такой мусорный бак и становится тошно, однако, других переделанных скафандров у нас наготове нет и вторая партия нетерпеливо ждёт, своей очереди, жадно ловя каждое слово вернувшихся с любопытством новобранцев перед первым боем, пока девушки отсасывают литры жидкости и протирают их временные телохранилища какой-то химической дрянью. Целое ведро отсосали, теперь оно пойдёт на дистилляцию, а потом мы это же пить будем…Фу ты, куда мысли заехали!
Сюда же затащили душевую кабинку и сушилку, через которые по очереди пропускают голых мужиков, правильно, не таскать же их в банный отсек по туннелям, да и не пролетишь, там всё задраено.
Серьёзных потерь не было. Один из зебриков, бывший в девятке, ухитрился забыть про включенный сварочный пистолет в руке и резанул им предплечье левой руки. Ага, привык стрелять не целясь, гад, а это тебе не УЗИ по девочкам!
Его эвакуировали первым, но всё равно тащили то всех вместе, а обратный полёт занял почти час и кожа с куском предплечья успела примерзнуть к дыре скафандра. Как он вообще жив остался?
Обколотый обезболивающим, мужик лежит с блаженной улыбкой, ожидая отправки в Кресты. Его скафандр срочно переделывают техники, а мне доверили кромсать омертвелые куски тела бедолаги перед операцией.
Сколько раз говорили, что больной есть больной, независимо от того, кто он, друг или враг, но я не могу отделаться от мысли, что передо мной — сволочь и убийца, наверно мне не суждено стать врачом.
— Не больно?
Я заставляю себя произнести хоть слово, пока мои руки на автопилоте обрезают рукав одежды, а глаза привыкают к мерзкому виду обмороженного участка руки, на которой когда-то красовалась мощная наколка с красотками, а сейчас бьёт в глаза чёрная гематома, лохмотья обожженной холодом кожи и, возможно, что ему грозит частичная ампутация.
