— Ты подумай, какая наглость! — хрустнув пальцами, сказала Александра Григорьевна.
— Вот именно, наглость, — горячо согласился с ней Усов. — Уходить тебе уже поздно. Здесь располагайся. Отдыхай, не думай ни о чем дурном…
— Ты уже собираешься?
— Да. Утром вернусь.
— Значит, ты… на всю ночь?
— Ночь теперь короткая…
Усов нагнулся к ней, взял осторожно за голову, несколько раз поцеловал и быстро пошел к порогу.
Рано утром в комнату ворвался первый солнечный луч и пощекотал девушке разрумяненное сном лицо. Она открыла глаза. Скомканное одеяло валялось в ногах. Шура потянула его на себя, но, повернув голову, неожиданно увидела склоненную над столом фигуру Усова. Он что-то быстро писал, останавливался, потирал щеку и снова продолжал писать.
Взглянув на свои обнаженные ноги, Шура почувствовала, как вспыхнуло ее лицо, и зажмурила глаза. Закутавшись с головой, она прислушивалась к трепету своего сердца, к скрипу пера, к шелесту бумаги. Потом услышала, как Усов зашуршал спичками, закурил и осторожно, видимо, боясь разбудить ее, встал и открыл окно. Она представила себе, как хлынул сейчас в комнату свежий воздух, и ей вдруг стало душно под одеялом и радостно, что она находится здесь, в этой комнате. Чуть приподняв одеяло, она глубоко вдохнула прохладный утренний воздух и протяжно, словно издалека, спросила:
— Давно вернулся?
— Доброе утро! Пришел полчаса тому назад. Ты спишь, милая, как русалка… Укрыл тебя, но ты брыкаешься, будто котенок лапками. Одеяло моментально очутилось опять в ногах.
— Ужас какой! — с неподдельным испугом воскликнула Шура, снова закрылась с головой и отвернулась к стенке.
— Ничего ужасного, — сказал Усов и, подойдя к кровати, присел с краешка.
Оба долго молчали. Усов заговорил первым:
— Да, красавица моя. Видимо, придется сейчас ехать к Ивану Магницкому и как полагается по закону…
Усов говорил оживленно и весело.
— Ну, хватит, миленький! Устроил мне западню, а теперь насмехаешься.
— Нет, Сашенька, все, что я сказал, сказано серьезно, — улыбнулся Виктор Михайлович. — За эту ночь я многое продумал…
