Но он не мог не вернуться, не попытать счастья. Ни о каком хладнокровии речи и быть не могло. Впервые в жизни ему даже захотелось курить, но сигарет не оказалось, да и не знал он, как это — хотеть курить: прежде Андрею и в голову не приходило подобное. К мелким вредным привычкам он относился беспощадно. И скорее всего он даже не замечал, что бормочет себе под нос:
— Черт знает что — наваждение какое-то…
* * *
Татьяны в кафе, конечно, не оказалось, и единственное, чего он добился, — доставил море удовольствия той самой молоденькой официантке, которая с мечтательной улыбкой наблюдала за его хаотическими передвижениями вверх и вниз по лестнице. Девочка она была романтичная, впрочем, кто из нас не был романтиком в девятнадцать лет? И она уже четко и в деталях вообразила себе, как однажды приедет к ней такой замечательный принц на желтой машине — тонкий, сухощавый, высокий, немного похожий на Кевина Сорбо, и ужасно сексуальный. Как будет метаться в бесплодных поисках, расстроится, а тут и она выйдет ему навстречу из какого-нибудь темного уголка и…
Андрей уехал.
По дороге он несколько раз принимался набирать номер коммунальной квартиры, но тут же и переставал, не слишком понимая, что скажет, буде Татьяна окажется дома. Извиняться ему, в принципе, было не за что: в самом деле, что он так разволновался! Он взрослый человек, у него была какая-то своя жизнь все двадцать шесть лет, вплоть до сегодняшнего дня. И невероятно, нелогично предполагать, что она внезапно, за час-полтора возьмет и войдет в новое русло.
«Какое новое русло?! — в ужасе одернул он себя. — С какой стати что-то вообще должно измениться? Не дурей, брат Андрей!»
Кажется, голос разума и сам понимал, насколько слабо к нему прислушиваются.
Домой ехать не хотелось, на работу, ругаться с Мишкой, — тем более. Хотелось тишины, умиротворения, одиночества. Возможности побыть наедине с самим собой, подумать ни о чем. Точнее — не о делах, контрактах, растаможке, обналичке или Маринкиных капризах, а о себе, о душе, как ни высокопарно это звучит. Черт знает, до чего докатился, — неудобно говорить о душе, даже про себя.
Андрей думал о том, как причудливо складывается судьба. Лет шесть назад, уже окончив престижный английский университет в статусе самого юного выпускника за всю историю заведения, он считался баловнем судьбы, счастливчиком, все дороги были открыты перед ним. И мечтал он о чем-то возвышенном, высоком. Нобелевскую премию по литературе, кстати, хотел получить. Кино снимать. Нынче он тоже не бедствует и тоже считается везунчиком — кто бы спорил, откровенно говоря, — но что-то важное ушло и никогда больше не вернется. Словно из тысячи дорог осталась только одна: проторенная, гладкая, без выбоин и ухабов, но ведущая в никуда.
