Конечно, тут тоже не обошлось без терний. Вместо прежней диеты назначили новую, молочную. После утренней клизмы Лайтбоди должен был выпивать четыре унции чистейшего цельного молока, производимого на санаторской ферме, где коров дважды в день чистили пылесосом, чтобы в молоко, упаси боже, не попало волоска или соринки. В течение дня Уилл должен был выпивать все те же четыре унции с интервалом в пятнадцать минут, а ночью ему делали поблажку: достаточно было стакана молока раз в час. Эта диета не ограничивалась временными рамками – доктор Келлог и доктор Линниман сами решат, когда ее прекратить.
Все бы ничего, но Лайтбоди никогда, даже в раннем детстве, не испытывал особого пристрастия к молоку. Последние пятнадцать лет он вообще к нему не прикасался – разве что изредка выпивал молочный коктейль или добавлял капельку-другую в утренний кофе. Вряд ли он потреблял больше трех кварт молока в год, а теперь ему предстояло буквально насквозь им пропитаться. С утра до вечера все молоко, молоко, молоко, пока оно не польется из всех пор, и по ночам Уиллу уже снились только зеленые пастбища и увесистые коровьи титьки. Но далеко впереди брезжил свет надежды: доктор Келлог – неизменно добродушный, лучащийся энергией, здоровьем и оптимизмом – намекнул, что, бог даст, в скором времени можно будет перейти на новую диету, виноградную.
Банкет проводили на четвертом этаже, в просторном зале как раз напротив главной столовой. Здесь тоже стояли пальмы в кадках и были развешаны такие же жизнеутверждающие плакаты (вроде «Бэттл-Крик – это идеология!»), как и в столовой, но у дальней стены возвышался подиум, а столы были длинными, человек на двадцать. Элеонора надела зеленое шелковое платье, так шедшее к ее глазам, пристегнула кружевной воротничок цвета слоновой кости, взяла ридикюль в тон. Она была так прекрасна и грациозна, так похожа на какую-то волшебную экзотическую птицу, что Лайтбоди признал: да, пребывание в Санатории ей на пользу. Сам Уилл оделся так же, как к обычной трапезе – белоснежная накрахмаленная рубашка и старомодный черный фрак. Именно в этом наряде он поглощал на ужин свои водоросли или пил молоко.
Супругов посадили в почетном конце одного из столов, где уже сидели миссис Тиндермарш, адмирал Ниблок (Военно-морская академия), Эптон Синклер (великий писатель и реформатор), а также прославленный теоретик жевания Хорейс Б. Флетчер. Свет в зале был мягкий, рассеянный. Вдоль стены горели лампы в абажурах, на столах стояли канделябры. Лайтбоди одобрительно окинул взглядом гвоздики, серебро и хрусталь, едва сдержался, чтобы не запустить руку в вазу с соленым миндалем, высмотренную им среди прочих закусок: сельдерея, оливок и отрубей. Впервые за долгое время Уилл ощутил нечто похожее на приступ голода, однако разум сказал ему голосом доктора Келлога: «Никакого миндаля, сэр, даже сельдерея и отрубей вам пока есть нельзя». Уилл сложил руки и стал мужественно ждать, когда ему принесут очередную порцию молока.
