Монахиня поднесла ко лбу ладонь. Тонкие изможденные пальцы дрожали.
– Незадолго до ее смерти вы поссорились, – напомнила Амалия. – Почему?
– Из-за Шарля, конечно, – отозвалась Ева, убирая руку. – Знаете, Жинетта вовсе не была злой, но иногда ей нравилось подразнить, просто забавы ради. Но и я, конечно, виновата, потому что не сдержалась. Слово за слово, и мы повздорили.
– Ее мужу это не понравилось?
– Рейнольдс всегда принимал сторону своей жены. Он… он был привязан к Жинетте гораздо больше, чем та к нему. Наверное, поэтому все и закончилось… так.
– Утром 24 июля вас не было за завтраком. Верно?
– Разве? Не помню. – Ева поморщилась. – Да, от жары у меня разболелась голова. Потом было не легче, потому что мы застряли из-за каких-то формальностей в немецком порту. На яхту заявилась куча народу, и каждый норовил заглянуть ко мне или к Жинетте. Когда немцы наконец убрались, все почувствовали облегчение.
«Надо же, – машинально отметила Амалия, – «ко мне или к Жинетте». Этот порядок говорит о многом».
– Мы с ней устроили целое представление. – Ева немного оживилась. – Я изображала дотошного чиновника и на ломаном французском строго спрашивала, какую контрабанду везет Рейнольдс. Жинетта играла то мужа, то себя. Шарль тоже изобразил немца, который не понимает шуток и страшно боится чем-нибудь не угодить начальству, то есть мне. Все зрители хохотали как сумасшедшие. Ролан Буайе пытался заснять сценку на пленку, но не знаю, получилось ли у него что-нибудь.
– Скажите, – быстро спросила Амалия, – а Буайе сохранил те пленки?
– Не знаю. Может быть… Я давно его не видела.
– Что было после представления?
– То же, что и всегда. Обед, разговоры, развлечения… Все было хорошо, но потом полил дождь. Мы ушли в салон, где Буайе вспомнил, что он еще и музыкант. Потом стало темнеть, и мы разошлись. Я вместе с Шарлем отправилась к себе. У нас была двойная каюта, возле кормы. Мы… – Ева вздохнула, – мы разговаривали. Я…
Она замолчала. Амалия ждала.
– Нет, все было не так! – неожиданно проговорила Ева.
– А как?
– Не хочу лгать, – заявила Ева. – Я… Мне было тяжело на яхте. Я же сказала вам, как Жинетта ко мне относилась. Невер привез на яхту свою пьесу, которую пытался всучить Рейнольдсу. Пьеса была плохая – пошлая, глупая. Она была сделана по рецептам тридцатилетней давности, знаете, когда подслушивание позволяет узнать важные тайны, а в конце непременно выясняется, что отец незаконнорожденной – граф или герцог. Старик из кожи вон лез, чтобы заинтересовать нас своей комедией. Там был такой персонаж – Габриэль, внучка лет двадцати, и Жинетта мне сказала, что я обязательно должна ее сыграть, мол, роль просто для меня создана. А мне было уже сорок, и что бы я с собой ни делала… Возраст есть возраст. Были с ее стороны и другие шпильки. Но самое главное…
