– Передам, – пообещал он.
Зрители группами возвращались в зал. Женевьев и Ла Рока последовали за ними. Женевьев была взволнована и вся разбита ожиданием.
Судьи заняли свои места. Люди затаили дыхания, слышались тихие покашливания, как перед третьим звонком в театре.
Женевьев и Ла Скумун стояли возле скамьи подсудимых. Когда Ксавье занял свое место, его отделяло от них каких-то два метра. Председатель строгим голосом огласил вердикт: единогласно признан виновным, но со смягчающими обстоятельствами.
Убийство со смягчающими обстоятельствами. Смешно! Двадцать лет строгого режима. Хорошо еще, что отменили высылку в Гвиану.
– Не может быть! – простонала Женевьев, и по ее щекам покатились слезы.
Люди смотрели на осужденного, не испытывая больше к нему зла. Еще немного, и они начали бы ему сочувствовать. Осужденный – как и побежденный – вызывает сострадание. Он побит, повержен, так что можно себе позволить немного великодушия.
Ксавье нагнулся и неловко из-за наручников поцеловал сестру.
– Напиши отцу, у меня не хватит смелости, – попросил он.
Ксавье наконец оторвался от мокрого лица сестры.
– Привет, Робертс, – поздоровался он с другом. – Позаботься о ней.
Он указал на Женевьев.
Ла Скумун пожал ему руку и шепнул:
– Не волнуйся, старик.
И они постарались улыбнуться.
Ксавье увели в маленькую дверь. Женевьев страшно побледнела, и Ла Скумун усадил ее на скамью. Зал опустел. Остались только они и адвокат.
– Я сделал что мог, – сказал он, протягивая руку.
Ла Скумун пожал ее. Говорить не хотелось. Его глаза встретились с глазами мэтра Роша.
– Удачи, – пожелал ему адвокат. – Если я вам понадоблюсь…
Его шаги гулко отдавались от плит пола. Роберто обнял Женевьев за плечи, и они медленно вышли из Дворца правосудия.
На улице холод привел Женевьев в чувство, но она не возражала, чтобы спутник поддерживал ее до самой машины.
– Что с ним будет? – проговорила она бесцветным голосом.
Ла Скумун повернул ее, чтобы посмотреть в глаза, и большим пальцем поднял ее подбородок. Потом привлек к себе с нежностью, которую в нем невозможно было заподозрить, и поцеловал в висок, возле уха.
– Не беспокойся, – прошептал он. – Я здесь. Ни о чем не беспокойся…
– Роберто…
– Девочка моя…
По проспекту бесшумно катили ярко освещенные троллейбусы. Ставни закрывали окна старых домов. Было поздно. Надо было садиться в машину и возвращаться в Марсель.
У Ксавье не было никого, кроме них. Это было и много, и почти ничего. С какой стороны посмотреть.
