– Не трогайте меня! Отстаньте!
Заледеневшими пальцами нащупала в сумочке деньги, положила на стол и бросилась к выходу.
– Александра! Подумай! Ты делаешь глупость!
Я обернулась. Терлеев сидел за столом, смотрел мне вслед горящим сумрачным взглядом.
– А я всегда делаю глупости. Я же блондинка.
Я взяла такси, доехала до ВВЦ, забралась в свою машинку и разревелась от горечи сознания собственного несовершенства. Но появившаяся невесть откуда Алекса напомнила, что никто не идеален, велела успокоиться и отправляться домой.
Тогда я перестала плакать, достала из сумочки платок, оттерла черные круги размазанной туши и улыбнулась своему глупому отражению.
Мария Ивановна отошла в мир иной тихо, подобно праведнице. Вечером легла в постель и больше не проснулась.
Похоронами занялась мама. Федечка беспробудно пил с утра до ночи и был не в состоянии что-либо делать, только отдал старенький кошель с иконкой, золотыми безделушками и «гробовыми» деньгами, припасенными Марией Ивановной, да показал любимое платье матери, отвешенное в шкафу вместе с кружевным платком и чистым бельем. Мария Ивановна, как многие долго пожившие люди, с философским спокойствием принимала неизбежность смерти и подготовилась к ее приходу чинно и благообразно, как испокон веков было заведено на Руси.
День похорон выдался тихим и светлым. Петр Иванович, сильно постаревший, долго вглядывался в строгое, спокойное лицо сестры, а потом горько произнес:
– Стало быть, я следующий… Жизнь пролетела, словно и не было ее… Я ведь совсем не помню той, другой жизни, которая могла бы быть… А в последнее время она стала мне сниться… Дом, мать, отец, братья… Живые, счастливые и такие реальные, словно настоящая жизнь – во сне. Вижу их и не хочу просыпаться…
Его голос дрогнул, смолк. Петр Иванович смахнул скупую стариковскую слезу и умолк.
Федечка уронил голову на руки и зарыдал. Мама погладила его по голове, как ребенка.
– Хороший гроб, – сказала Клара, – сколько заплатили?
Петр Иванович резко повернулся к дочери и с нажимом проговорил:
– Ты что, сейчас покупать собралась?
Клара прикусила губу.
– Господи, – тоскливо произнес Петр Иванович, – ты такая же дура, как твоя мать. Не боялся бы смолоду карьеру загубить, не женился бы на ней никогда.
После похорон на Федечку было жалко смотреть. Растерянный, раздавленный, он бродил по опустевшей квартире, брал то фарфоровую статуэтку, то любимую материнскую брошь, то надушенный шарфик, беспомощно вертел в трясущихся руках, бережно клал на место, принимался отчаянно рыдать, выкрикивать проклятия в холодную пустоту, заливал горе с подтянувшимися на огонек местными маргиналами. Его горе было искренним и безысходным, он потерял единственного человека, любившего его преданно, слепо, беззаветно, как могут любить только матери.
