— А разве так можно?
— Ну, я же сделал. Мне можно.
— А вы не боитесь сумасшествия?
— Нет. Я всю жизнь этим занимаюсь, зачем мне этого бояться. Что есть норма?
— Нечто усредненное.
— Ну да, ну да, — ван Чех потрепал меня по голове своей большой ручищей, — Мы собственно пришли, усредненная ты моя.
За дверью скрывался нормальный беспорядок, который устраивает в жилище любое лицо мужского пола. Раздражал только носок на люстре.
— Ну-с, голубчик, как чувствуем себя? — разыгрывал классического психиатра ван Чех.
— Спасибо ничего.
Под банальным бухгалтером я готова была увидеть расслабленного брюзгливого дядьку с дряблыми щеками и какими-нибудь нарушениями прикуса — такими видятся мне все бухгалтеры мужского пола. Этот был приятен лицом: нос горбинкой, карие небольшие, но выразительные глаза, пухлые губы, среднеазиатские скулы, широкое, почти круглое лицо. Он был молод, слегка полноват, от сидячей жизни и работы. Глаза лукавые с искоркой рассматривали меня из-за очков.
— Кто это, доктор? — спросил он, приятным высоковатым голосом.
— Это моя практикантка — Брижит Краус дер Сольц, она будет вас наблюдать.
— О, это прекрасно, — он подскочил ко мне и быстро поцеловал ручку, чтобы я не успела противостоять.
— Больше никогда так не делай, — потирала я обслюнявленную конечность.
— Пардон, — ломался он, — Доктор рассказал вам с кем вы имеете честь общаться?
— Нет, не совсем, — я бросила взгляд на ван Чеха, он делал вид, что абсолютно ни при чем и вообще в палату зашел спросить: "Который час?".
— Ах, доктор, доктор, — покачал головой бухгалтер и разочарованно посмотрел на ван Чеха, — я — лаурет Пулитцеровской премии, лауреат Нобелевской премии по литературе, Нобелевской премии мира, так же я удостоен звания "гражданин мира" за роман "N0", который написал два года назад.
— Как вас зовут?
— Серцет Паскаль дер Гертхе, — горделиво представился он.
— Я не помню лауреата стаким именем, хотя и невнимательно слежу за премиями.
— Правильно! — Серцет пришел в неистовство и начал размахивать руками. — Они дали мне ее тайно, потому что роман слишком много объясняет.
— Я хотела бы его почитать.
Бухгалтер посерел и сел за стол.
— Рукопись сгорела.
— Но вы же отправляли ее во все организации.
— Они ее сожгли! Они все жгли мои рукописи после прочтения. Чушь, что рукописи не горят! Горят и еще как! Так вот, я их понимаю. Они узнали то, что никто знать не может и не должен, а я знал и написал. А теперь не могу воспроизвести. Бумага… она пугает меня! Но он тут, в моей голове и жжет, ужасно жжет мой мозг. Найти бы средство, перетащить его на бумагу и все было бы прекрасно!
