Тарле удалось пережить трудные зимние годы, когда постоянная угроза благополучию и жизни его и дорогих ему людей сочеталась с ухудшением здоровья и утратой жизненных сил. Кончина Сталина освободила его от «большой дружбы», ставшей для него слишком тяжкой ношей, и от обязательств, ибо теперь охотников писать историю Второй мировой войны было среди новых «историков» более чем достаточно.
В то же время у руководства страной остались люди, ценившие его заслуги, и их расположение к нему проявилось сразу же: летом 53-го года он возглавил делегацию российских историков на международном совещании в Будапеште, в 54-м из печати вышли сразу три его книги. Но, к сожалению, время его земного существования подошло к концу, и насладиться весной и свободой ему уже не было суждено. За несколько месяцев до смерти он узнал, что готовится издание двух его книг в Украине, на украинском языке, который он хорошо знал и любил, за недоступную, как он говорил, другим языкам образность и меткость выражений (поверим ему — он ведь владел более чем десятком языков и наречий). Одна из этих книг вышла в Киеве в год его смерти, и это символично: с нею он как бы завершил свой жизненный круг и вернулся в свой родной город, город своей молодости, первых лет жизни с любимой, первых жизненных побед и первых тяжелых утрат.
В августе — сентябре 1954-го я провел с Тарле около месяца на даче под Москвой, и это было мое последнее с ним свидание. В Москву он уже не выезжал, но продолжал работать, и с пяти утра в его кабинете горел свет. На его столе появились брошюрки с его статьей, переведенной на арабский, хинди, тамиль и бенгали. Он рассматривал незнакомые письмена и говорил:
— Мне даже как-то не верится, что это можно прочитать!
Он много читал, принимал гостей. Даже иностранных. Без встречи с ним не хотела уезжать группа историков из Нидерландов, а он себя неважно чувствовал, и их к нему привезли на дачу. Они очень интересовались закулисной стороной последней попытки травли Тарле, но хозяин отшучивался.
Бывали гости и другого рода: уже выпущенные узники лагерей. Судьбы многих из них волновали Тарле. За несколько лет до смерти Сталина я узнал от него об аресте академиков Я. Парнаса, умершего в тюрьме, и Л. Штерн — единственном члене Еврейского антифашистского комитета, уцелевшей в период массовых убийств деятелей еврейской культуры, организованных тогдашней верхушкой КПСС. Со дня на день ожидали освобождения И. Майского, часто бывавшего перед арестом у Тарле.
