— Ты хочешь сказать…
— Я говорю.
Лаодика почувствовала, что во рту пересохло. Едва шевеля губами, она спросила:
— И ты знаешь… кто… его… убил?
Митридат удивленно поднял брови.
— Знаю ли я? Разумеется… Садись, я не хочу, чтобы ты стояла.
Лаодика села, безвольно опустив руки.
Он продолжал:
— Не так уж трудно это узнать. Митридат Эвергет, мой отец, готовился к войне. Его убийц нужно было искать среди тех, кто этой войны не хотел. — Митридат холодно улыбнулся. — Ты, наверное, удивляешься тому, что убийцы все еще живы? Сначала я хотел, чтобы вот этот нож побывал в груди каждого из них. Но потом понял, что какой же я царь, если только так могу отомстить? И я отправил послания моим военачальникам. Дорилаю Тактику, Неоптолему. Архелаю и другим. Пусть собирают войска.
Он поднялся.
— Теперь я беспокоюсь о твоей безопасности, — сказал он. — И о безопасности моей сестры Лаодики и моего брата.
Митридат Хрест, младший брат Митридата Евпатора, был хилым, болезненным мальчиком. Формально он теперь тоже считался царем Понта.
— Я не хочу, чтобы ты покидала свою спальню. У двери я поставлю стражу. Это честные и преданные люди. Они не допустят к тебе посторонних. Я хочу сделать это, поскольку убийцы еще во дворце. — Митридат подошел к двери, остановился.
— Сюда должен прийти Диофант. Передай ему, что я жду его в моей походной палатке. После захода солнца.
Оставшись одна, Лаодика вяло удивилась тому, что больше не испытывает страха.
— Все пустое… — прошептала она. — Поздно…
Камень был отпущен и теперь несся с горы, сметая на своем пути и тех, кто тащил этот камень по склону. Камень рос, превращаясь в огромную глыбу, заслоняя солнце.
— Все пустое…
Митридат лежал на животе, упершись узким мальчишеским подбородком в сжатые кулаки. Он не пошевелился, когда вошел Диофант, только, чуть скосив глаза, взглянул на вошедшего.
Диофант остановился у входа.
— Ты хотел видеть меня? — спросил он.
Митридат не ответил. Он лежал в прежней позе и молчал, словно не слыша вопроса. Диофант неловко кашлянул.
— Я слышу, Диофант.
И снова замолчал.
Диофанту стало не по себе. Он снова ощутил двойственность этого человека, двойную природу его, двойной облик — мальчика и мужа, царевича и царя, волчонка и волка. Ему захотелось выйти из палатки. Молчание, повисшее под низким войлочным сводом, стало осязаемым и тяжелым. Но он остался стоять неподвижно, и только руки его сами собой взялись за твердую перевязь меча.
Молчание затягивалось, становилось невыносимым.
