При отходе Сергеев еще раз восхитился местом, выбранным для лагеря. Стоило сделать полсотни шагов – и он исчезал, словно его и не было. Еще через полсотни шагов, лес прятал звуки и запахи.
По овражку, ведущему к тропе, он шли быстро, но на бег не переходили. Матвей бежать не мог, он даже от быстрого шага задыхался, и они были вынуждены делать остановки каждые двести метров, чтобы дать ему отдышаться.
– Не лети, – попросил Сергеев, – успеем. Чего ты с нами пошел? Мы и сами дорогу знаем.
– Не обращай внимания. – Дышал Матвей тяжело, как ныряльщик. Глаза у него были, как у больного пса – слезящиеся и красные. – Я в порядке.
– Что с тобой? – спросил Сергеев. – Не бережешь ты себя, Матвей. На кого Равви хозяйство оставит?
Подольский засмеялся, с присвистом втягивая воздух.
– Так он тебя звал. Ты же не идешь.
Между деревьями пронеслась целая стая крупных галок, оглашая лес хриплыми криками. Трава под ногами была скользкая, словно масло разлили. На подъеме Матвей даже упал.
– Я – то тут причем? – спросил Сергеев, помогая Матвею встать. – Это твое детище, тебе и распоряжаться. Со временем, конечно, дай, Бог, Равви долгих-долгих лет.
– Никак я не пойму, Миша, – сказал Подольский и сплюнул густую, тягучую слюну, – ты ж вроде парень опытный. Не новичок. Равви, слава Богу, жив и здоров, о нем не беспокойся. Его года не берут. А мне не о наследстве, мне о наследниках думать надо. А их нет.
– Шутишь, наверное. Ты же на добрый десяток лет меня моложе. Успеется еще о наследниках подумать.
Сергеев почувствовал, как Молчун тронул его за плечо. Он оглянулся и увидел, как парнишка отрицательно качает головой.
– Да, нет, – сказал Матвей, – тут уж разницы нет – моложе или старше. Я сам с Каховки, если помнишь. Я тебе рассказывал. А что после того, как смыло Запорожье, к нам вниз пошло, ты знаешь. Я и сам видел, как люди, попав на пару секунд в воду, сгнивали заживо. Кто за день, кто за неделю. И те, кто умирали за неделю, завидовали тем, кто умер за день.
Он опять споткнулся, почти потерял равновесие и сел, привалившись спиной к серому и мокрому стволу осины.
Сергеев оказался чуть ниже его по склону, как раз лицом к лицу, и натолкнулся взглядом на взгляд Подольского. И был этот взгляд полон такой беспросветной тоски, такой боли, что Сергеева сразу же бросило в холод. Словно кто-то невидимый задул ему под одежду снежной пыли – мелкой, с колючей ледяной крошкой.
– Там я чего-то и хватанул, – продолжил Матвей, глядя на спутников, но, если приглядеться, то скорее, мимо них, туда, где в низине уже начал скапливаться туман. – Что именно – я не знаю. Никто не знает. Что живой – это повезло. А вот с детьми… С детьми – определенность полная. Не будет у меня детей. Это я Ирину попросил, чтобы она с тобой спала. Ты – пришлый. Пришел, ушел – кто тебя помнит? А это был бы наш сын. И никто бы не знал, что он еще и твой.
