– А кто ему скажет?
– Я. Я ему никогда не вру.
– Договор у вас такой?
– Религия не позволяет.
– Слушай, Матвей, ты хоть мне не заливай, на счет религии. Я же тебя не первый год знаю. Прямо уж, если соврешь – у тебя язык отсохнет.
– Тогда зачем глупые вопросы задаешь? Не вру я ему – и все.
– А мне – соврешь?
– И не сомневайся. Кто ты мне? – Матвей невесело улыбнулся. – Гой. Хоть и наш, но, все равно, гой.
Они остановились возле фургона, и Матвей постучал костяшками пальцев по крашенному зеленой краской борту. В ответ на стук, из-под полога высунулась заспанная женщина, с волосами, прикрытыми черной косынкой, завязанной на манер банданы. Из-под банданы лезли на лоб рыжие непокорные пряди. Увидев Мотла, она улыбнулась, сразу сделавшись моложе и привлекательнее, и, через минуту, перед Молчуном и Михаилом лежали несколько упаковок армейских сухарей, банки с тушенкой, пакет с вяленым мясом, соль в белой тряпице и десяток бульонных кубиков.
Матвей нетерпеливо переступал с ноги на ногу, пока они паковались и, дождавшись, наконец, быстрым шагом отвел их к палатке с оборудованием, где вручил Михаилу таблетки и тяжелую коробку с прибором.
– Ты уверен, что патронов не надо? – спросил он еще раз.
– Хватит, – сказал Михаил. – Нести тяжело. Но за заботу – спасибо.
Подольский насмешливо фыркнул.
Лагерь, почти проснулся, наполнился голосами, в том числе детскими. У рукомойников, которые вешались на стойки у задних стенок палаток, появились люди.
– Слушай, Матвей, – спросил Сергеев, – помнишь, когда я раненый лежал, сестричка за мной ухаживала? Ириной звали.
Матвей оглянулся через плечо, сверкнул черными глазами, и снова ссутулился.
– Помню, конечно. Ты ребенком интересуешься? Или ей?
– Считай, что всеми сразу, – сказал Сергеев не очень дружелюбно. Тон, которым Подольский задал вопрос, ему откровенно не понравился. – А что – есть ребенок.
– Нет, – отрезал Матвей, не оборачиваясь. – Ты пустышкой оказался. Или Бог не дал. А она – в кибуце под Киевом. Жива – здорова.
– Что-то я тебя не пойму, Матвей. Обидел я тебя чем?
– Ты тут не причем. Не бери в голову. – Сказал Подольский. – Зачем тебе лишнее?
– Лишнее? – подумал Сергеев, глядя на узкую спину Мотла, маячившую перед глазами. – Судя по твоему тону, дружище, совсем не лишнее. Чем-то я тебя зацепил. Может быть, вопросом своим сейчас – как по живой ране, подернутой корочкой. Значит, есть что-то, что я не знаю, а ты мне, как мужик мужику, ни за какие коврижки не скажешь. Гордость не позволит.
