— Прости, — искренне сказал Валька, — я честное слово как-то не подумал. Я же не рисовать бросил, а просто туда ходить, ну мне и казалось, что всё как надо.
— К Игорю ходил, что ли, домой? — сердито спросил отец. Валька посмотрел на него и отчётливо поправил:
— К Игорю Игоревичу, пап. Ходил. И не я один.
— Твой Игорь И… — начал Каховский-старший, но в этот момент вмешалась жена:
— У Тютчева, — сообщила она.
— Что? — не понял Каховский-старший.
— Про грозу в начале мая сказано у Тютчева, — пояснила ему жена.
— Это заговор, — объявил в пространство глава семьи. — Я голодный и усталый, мне не дают покурить, выпить кофе, и это — заговор… — он тяжело вздохнул и обратился к сыну: — Покажи, что нарисовал хоть за это время.
— Ага, сейчас! — Валька вскочил и взбежал по лестнице наверх.
— Ты чего насчёт Игоря? — тихо спросила Ирина. Сергей поморщился:
— Да ну его, дурака… Руки не подаёт, отворачивается… Сколько можно?!
— Он и в школе был принципиальный, ты что, не помнишь? — Ирина поморщилась, но не с неприязнью, а как-то странно.
— Дурак он был, что тогда, что сейчас.
— Если тебя это так волнует, сделай, чтобы его в школе восстановили.
— Он не вернётся, если узнает, что это я помог.
— За что его хоть выгнали?
— Отказался конкурс проводить с ребятами. На тему: «Почему мои родители должны голосовать на выборах?»… Давай, что там у тебя?
Это относилось к Вальке, который появился на лестнице, неся большую папку из темного пластика на «молнии». Вжикнув на ходу застёжкой, он достал и осторожно, почти ласково, пристроил на широкий подоконник листы специального картона — квадраты семьдесят на семьдесят сантиметров. Пряча за шутливостью волнение, объявил:
— Мини-вернисаж Валентина Сергеевича Каховского считаю открытым настежь. Критику не надо, только положительные отзывы. Опс.
Он откинул папиросную бумагу, подклеенную для сохранения рисунка к каждому листу. Каховский-старший недовольно нахмурился, но мать Вальки чуть откинулась назад и подняла левую бровь.
Широкими небрежными мазками — из тех, что дают ощущение реальности только на расстоянии, вблизи распадаясь на цветную мешанину — был написан на картоне мальчишка, летящий на воздушном змее: руки и ноги косым крестом, лицо полузакрыто притиснутыми ветром длинными волосами, но видна улыбка и восторженные глаза. Вокруг — только небо, пронзительно-чистое, безоблачное; солнца не видно, но всё пронизано его присутствием. На просвеченном насквозь змее вилась по кругу алая надпись:
