Даша взвизгнула, прикрыла рот:
– А ты, братец?
– Я тоже рюмку водки выпил – и съел. Море, оно к умеренности и всеядности клонит.
Федор Игнатьич разумом давно понял, что сын, повидавший света больше его, живет не ведомым ему порядком и законом. Его же законы предполагали жестокую власть командира. Строго спросил:
– Моряков порешь?
– Я их, батя, учу. Сие главное. Мудрость офицерская состоит в том, чтобы править людьми, а не истуканами. Человека и наказать можно за провинность, а истукану все едино: наказывай, не наказывай.
– Ну а моря-то боишься?
– Петр Первый сказывал: боишься пульки – не ходи в солдаты. Так и у нас: боишься моря – не ходи в моряки. Я же собираюсь до самого вечера дней моих на море служить.
– Амуритесь, поди, там, за рубежом? Девицы заморские, чай, лучше наших? – подмигнул Степан. Даша заполыхала лицом, всплеснула руками:
– Какие там красавицы, чай, лучше и милее наших нету.
– Только и свету, что в окошке, – буркнул Степан, а Параскева Никитична со вздохом, словно давно думала спросить об этом, тихо вымолвила:
– А ты, Федя, что не женишься, аль не присмотрел еще? У нас вот в Алексеевне у Дмитриевых есть девушка красивая, небогатая, но нрава хорошего.
– Не женись, Федька! Погуляй, поезди по белу свету, успеешь ярмо завести, – вдруг зло перебил Степан. Жена его опустила глаза, а потом сорвалась и почти бегом выбежала в другую комнату. Федор Игнатьевич вздохнул и, окутавшись дымом, встал:
– Ну еще по одной и отдохнем...
...В светелке Дарьи, куда мать отвела Федора, она откинула одеяло и грустно сказала:
– Беда у нас, Феденька. Степка-то пьет до бесчувствия, а она-то, женка евонная, глазищами-то своими так, бестия, и рыскает, сам видишь. Степан злится и бьет ее. А коли мы не даем, на дворовых вымещает. Не знаю, что и будет...
И второй раз за вечер спросила:
– А ты-то, Феденька, как? Аль не полюбился никто? Федор покачал головой и с нескрываемой грустью сказал:
– Жду, мама, жду. Однолюб я.
Мать с сомнением и недоверием посмотрела на сына. Поверила, наверное, но не согласилась.
– Ты ведь малых любишь, все Ваню ласкал, ныне Дашу гладишь. Без семьи-то негоже, сынок. С моря вернешься, а дома покой и порядок. Ждут тебя, накормят, приласкают.
Федор успокаивающе улыбнулся:
– Для меня и в море порядок и покой, матушка.
Параскева Никитична молча поцеловала сына, перекрестила и тихо удалилась.
Федор остановился у небольшого окошечка и долго смотрел, как, подталкивая друг друга, вроде бы согреваясь, усаживались на ветвистых березах вороны.
