– Вот так напахали! – Петр Иванович, оторвавшись от наблюдения, покачал головой.
– А ты как думал? – весело откликнулся Смирнов. – Кушать-то хочется!
– Чем же они питаются?
– Понятия не имею. Отсюда не видно, а рядом с ними никто не стоял.
Тихонов снова приник к окулярам, оглядел панораму свалки. Смутное чувство тревоги мелькнуло в душе. Совсем близко увидел черного пса, копавшегося в мусоре. Вдруг тот поднял голову, посмотрел на вышку. Прямо в глаза человеку заглянули стальные, холодные зрачки. Мурашки пробежали по коже охотника. Он отшатнулся. Протер глаза, пытаясь отогнать неприятное видение.
– Ты что? – удивленно спросил Смирнов.
– Да так… Глаза устали, – нехотя пояснил Петр Иванович.
– Заметил что-нибудь?
– Да нет, странное ощущение возникло. Не нравится мне поведение собак. Похоже, они к чему-то готовятся.
– Тоже мне, аналитик, – не поверил Смирнов. – Приехал, увидел, оценил!
– Николаич, так ведь они – голодные!
Рядовой Сергей Коршунов заступил на пост вне очереди. Поцапался с сержантом-начальником караула, и тот быстренько спровадил строптивого солдата на пост. Да еще на самую отдаленную вышку, куда, как правило, гражданские наблюдатели заглядывают неохотно, а на ночь и вовсе не остаются. В долгие ночные часы здесь приходилось стоять одному. Настроения это не повышало.
Впрочем, и сама охрана порядком надоела солдатам. Парни никак не могли понять: чего с этими псинами так долго возятся? Если же учесть, что при строительстве забора пострадало трое солдат, одного даже пришлось из-за ранений комиссовать, то ясно было, как охрана ‹любила› разнопородных шавок. С каким бы удовольствием они их всех перестреляли!
Но был строгий приказ: стрелять только при атаке на вышку или забор.
Сегодня утром выпал первый серьезный снег, так и не растаявший до вечера, покрывший плотным пологом все безобразие свалки. А заодно и ров, заполненный грунтовыми водами и уже покрытый льдом. Собак словно меньше стало. Попрятались в норы. Лишь кое-где пробегали мелкие, пестрые собачонки.
Словно посыльные, подумал Сергей. Он не был среди тех, кто ‹усмирял› собак, но пострелять успел и парочку псов уложил. Правда, их тут же разорвали и съели сородичи, но Коршунова это уже не интересовало.
Он посмотрел на часы – как еще долго стоять! Тоска! Надо было хоть журнальчик какой захватить. Хоть и нельзя, да в жизни много чего нельзя. Если все соблюдать – с тоски и голода помрешь.
И собаки давно перестали тревожить. Ходят, роются в мусорных кучах, а к забору или вышкам не подходят. Лишь изредка та или иная, словно нечаянно, вылетит на лед, покрывший ров, и, смешно кувыркаясь и падая, под смех часовых, в панике удерет обратно. Собаки, занятые поисками пищи, совсем перестали обращать внимание на людей. Стали чаще драться друг с другом за каждый кусок. Весь день над свалкой стоял сплошной гвалт, лай, визг. Оно и понятно: зима, пищи стало меньше, а ртов больше.
