На ум Роджеру приходили попеременно то фразы из недавнего разговора, то строки воззвания Верховного Исполнителя — «мгновения восторженного вдохновения»: здесь и сейчас было как раз такое мгновение, здесь и сейчас вдохновение стало зримым и конкретным, подавляя своей божественностью.
Открылась дверь. Консидайн повернул голову. Его помощник отступил в сторону и ясным низким голосом представил:
— Полковник Моттре и герр Нильсен.
Сразу вслед за тем в комнату вошли два человека. Первый был высок, худ, с резко очерченным лицом, немного похож на Роджера, но с более злыми и алчными глазами, чем могли бы стать у Роджера, если бы у него отняли всю привлекательность, обязанную любви к Изабелле и служению поэзии. Он был похож на военного, но военного честолюбивого и не уверенного в своем будущем. В его поклоне Консидайну можно было усмотреть не просто приветствие подчиненного старшему по званию, его глаза опустились и поднялись не сразу. За ним следовал совсем другой человек — крепкого телосложения, загорелый и обветренный, довольно молодой или казавшийся молодым, хотя в новом духовном воздухе, которым они дышали, стало понятно, что молодость и возраст — понятия весьма относительные. Он отвесил гораздо более глубокий поклон, чем Моттре, и, войдя в комнату, остановился, тогда как второй прошел вперед.
— Мой дорогой Моттре, — сказал Консидайн не двигаясь, но улыбаясь и протягивая руку.
Полковник Моттре пожал руку Консидайну и вопросительно взглянул на посетителей.
— Эти джентльмены обедали со мной, — пояснил Консидайн. — Я бы хотел, чтобы они немного задержались. Мы поговорим о вашем деле позже, Моттре. Пусть герр Нильсен первым изложит цель своего визита.
Моттре отступил в сторону, а Нильсен вышел вперед и остановился в двух-трех шагах от хозяина дома.
Консидайн протянул руку, и гость склонился над ней, одновременно чуть согнув колени, как будто в присутствии королевской или святейшей особы. Но он опять выпрямился и взглянул на своего сюзерена с почти таким же царственным видом, как у самого Консидайна. Сказать, что душа этого человека жила в его глазах, было бы не преувеличением, а всего лишь определением. В них горела решимость, и Консидайн ответным взглядом эту решимость одобрил.
— Зачем вы пришли ко мне? — мягко спросил он, словно следуя определенному ритуалу.
— Я пришел просить разрешения, — сказал тот.
— Оно в вас самом, — ответил Консидайн. — Я вас слышу. Так и должно быть. Вы дитя Таинств?
