Капитана Каблукова уважали и любили все в дивизионе. Полюбила его и санинструктор Оля. А знаете вы, что значит уважение и любовь фронтовика? Это значит, когда нависла смерть, заслонить, собой от нее командира. Ведь у них и дела, и мысли — все общее. До последнего смертного часа. А дела-то какие — война. А мысли какие — победа.
Много столбиков с красной пятиконечной звездой оставил за собой дивизион капитана Каблукова. Где-то плакали вдовы и напрасно ждали отцов мальчишки и девчонки. На смену погибшим приходили другие и клялись нерушимой солдатской клятвой отомстить врагу и не дрогнуть в бою, дойти до победы.
И вот наконец Берлин. Всего несколько дней осталось до окончания войны. Но для скольких тысяч бойцов стали они последними днями жизни. Сколько из них не увидело Красного знамени над разбитым фашистским рейхстагом.
Шли последние дни штурма. Над головой и рядом все ревело, грохотало, рушилось, горело от взрывов мин, снарядов, бомб. Капитан Каблуков, в поисках более удобных огневых позиций для своих «катюш», вбежал во двор, заваленный обломками разрушенного дома. Следом — ординарцы. Обследовали нижний этаж. Срезали из автомата притаившегося у окна фашиста с фаустпатроном. Капитану двор понравился. Широкий. И одна стена низкая. Мешать не будет.
— Свиридов! — приказал он. — Аллюр три креста! Живо, чтоб все хозяйство здесь было.
Ординарец скрылся в проломе стены. Второй побежал подыскивать удобный наблюдательный пункт в разбитом доме. Капитан прошелся по двору. За грудой кирпича, у открытого водопроводного люка, уткнувшись головой в розовый от крови кусок штукатурки, лежал маленький солдат в немецкой форме. Рядом валялась пилотка. «Совсем мальчишка, — подумал капитан, глядя на тоненькую птичью шею, худые ноги в грубых, не по росту, сапогах с широкими голенищами. — Совсем птенец. Ему бы учиться. А Гитлер воевать заставил, приказал убивать. Но убили его…»
Капитан задумался. Большие потери понес дивизион в последние дни.
Маленький солдат за его спиной, чуть приподняв голову, осмотрелся. Бесшумно, как ящерица, переполз к обломкам стены, выдернул припрятанный автомат.
— Schmutziges russischen Schwein![1] — задыхаясь от ненависти и упиваясь своей безнаказанностью, выкрикнул гитлеровский выкормыш, и автомат затрясся, выплевывая свинец в спину человеку.
…Очнувшись на двенадцатые сутки во фронтовом госпитале, Каблуков первой увидел Олю. Ее лицо на фоне глубокого майского неба. И, услышал самую чудесную музыку на земле — тишину мирного послевоенного дня.
