Павел Андреевич осторожно дотронулся до плеча женщины.
— Что с вами?
Женщина медленно повернула голову и попыталась что-то ответить. Но замёрзшие губы плохо слушались её. Павел Андреевич поднял рукавички и торопливо надел их на руки женщины.
— Так нельзя. Вы же отморозите пальцы. И сидеть долго тоже нельзя. Скажите: что случилось?
— Я боюсь, — тихо ответила женщина. — Боюсь идти домой.
— Боитесь? Почему?
— А вдруг их там тоже нет. Я положила их сюда, в книгу. Я помню…
— Что, что вы положили?
— Карточки. Хлебные карточки.
— Вы положили их в книгу?
— Да, но их там нет. Я смотрела, трясла… Не знаю… Может быть, они в другой книге. Или… или потеряла… Я всегда кладу самое ценное в книги — письма, фотографии… Нет, я не пойду. — И женщина снова попыталась опуститься на обледенелую ступеньку трамвая. Но Павел Андреевич удержал её за локоть.
— Постойте. Где ваша сумка? Дайте сюда.
Женщина послушно протянула потёртую коричневую сумку с металлической заиндевелой застёжкой. Павел Андреевич скинул со спины вещмешок, торопливо развязал тесёмки и принялся быстро перекладывать в сумку свой офицерский трёхсуточный паёк: буханку хлеба, десяток сухарей, консервы, две пачки перлового концентрата, сахар…
— Теперь вам хватит до конца месяца, — возбуждённо говорил он. — Даже если вы потеряли карточки. Успокойтесь. Всё будет хорошо. Пойдёмте, я провожу вас.
Они медленно прошли несколько кварталов, ни о чём не разговаривая и не спрашивая.
Быстро темнело. Полоса неба над домами затянулась тяжёлыми тучами. Повалил крупный, влажный снег. Стало теплее.
Женщина остановилась и тихо сказала:
— Спасибо, тут уже совсем рядом. Я дойду сама. Простите меня. Я должна благодарить вас, радоваться, но… но я не могу. Простите. Вы хороший человек.
Она протянула Павлу Андреевичу руку, и по лицу её легко побежали слёзы.
— Ну что вы, не надо, — глухо проговорил Павел Андреевич, осторожно сжимая невесомую, совсем детскую кисть.
Женщина отошла на несколько шагов, но тут же остановилась, вернулась.
— Прошу вас, возьмите. На память. Там есть и мой адрес. — И она протянула Павлу Андреевичу книгу.
Память каждого человека неповторима. По-разному помнят одни и те же события разные люди. Когда Павел Андреевич Ивашинцов вспоминает ленинградскую блокаду, он видит заснеженный Средний проспект, разбитый трамвай на перекрёстке и одинокую женскую фигуру с книгой на коленях…
Старик закончил свой рассказ и замолчал. Притихшие ребята тоже молчали. Потом Коля осторожно спросил:
