Идари вдруг тоже поняла, к чему ведет отец, и побледнела.
— Теперь я совсем здоров, сами видите, — продолжал Баоса, — поясница не болит, ноги не ломит, грудь не давит. Вы, дети мои, вылечили меня. Богдан меня вылечил.
— Хочешь сдержать свое слово? — тихо и жестко спросил Пота.
— Слово свое я помню, — вдруг зло ответил Баоса и взглянул в глаза Поты. — Я тебе никогда не напоминал об этом, и ты не напоминай.
— Зато все равно в сердце держишь.
— Может, и держал, да не твое это дело.
— Сына хочешь отобрать и вдруг — не мое дело?
Баоса опять опустил глаза.
— Не отобрать хочу, — прошептал он, — пойми меня, сын мой, не отобрать, у меня нет теперь прежней силы. — Старик замолчал, и все заметили, как задрожали у него руки. Никто ничего не мог сказать, это было так неожиданно, что все словно потеряли дар речи. Идари с ужасом смотрела, как капля за каплей падали светлые следы на колени отца. Она не выдержала и заплакала. В большом доме, который некогда дрожал от крика хозяина, стояла мертвая, загробная тишина. Даже дети будто понимали необычность происходящего.
— Не отобрать, — тихо сказал Баоса, — оставьте мне внука, он продление моей жизни. Я не сделаю ему плохого…
— Знаю, — ответил Пота. — Но сына я не отдам.
Баоса поднял на него затуманенные слезами глаза и долго смотрел, будто хотел разглядеть незнакомые черты незнакомого лица. По его щекам стекали слезы. Пота не выдержал этого взгляда, не выдержал, не мог смотреть на эти слезы горечи, слезы на лице человека, которого он некогда боялся, как смерти.
— Хочешь, на коленях буду умолять, — сказал Баоса, и плечи его затряслись.
К нему подбежал Богдан, обнял за шею.
— Дедушка, не надо, дедушка, не надо! — закричал он. — Я останусь с тобой, на всю зиму останусь.
Баоса плакал, этот злой, мужественный человек, которого побаивались во всех окружающих стойбищах, — плакал. Это было так неожиданно, что Ганга растерялся. Ему было неудобно смотреть на слезы, он тихо сполз с нар и вышел на улицу.
— Оставайся сын… на зиму… — плача во весь голос, проговорила Идари. — Мы…
Баоса слез с пар, пошатываясь, вышел из дома и пошел на берег. Там он сел на перекладину лодки. Вслед за ним прибежал Богдан.
— Дедушка, а дедушка, поедем сегодня на рыбалку, — предложил он. Детская непосредственность, наивность! Да разве ты сможешь обмануть прожившего долгую жизнь человека?
— Нэку, принеси мне мою трубку, — попросил Баоса.
«Это старость, это уже четыре доски, с четырех сторон, — подумал он, когда внук побежал за трубкой. — Что же делать, кровь уже не та, не такая густая, потому и слезы. Кричать не могу, горло сузилось, злиться не могу, желчный пузырь вытек… На коленях ползал… Да, да, это одно и то же, что ползал… Перед кем? Перед детьми. Жизнь переменчива, как погода. А вот Амур как тек годами, так и течет, никак не изменяется, только протоки, пожалуй, меняют русла, расширяются и рвутся на простор. Протоки — дети — рвутся куда-то… Как в жизни».
