— поворачиваюсь к своим: «Сразу видно, новые люди, говорю, кету захотели в середине лета». Русские услышали мои слова и заговорили разом. Говорят, говорят, а мы ничего не понимаем. Опять молчим. Тут рассердились русские: «Черта ваша, — ругаются. — Немые, что ли?» Я опять услышал знакомое слово «немо» — ленок и говорю: «Сами смотрите, видите, здесь одни сазаны, сомы, караси, щуки. Берите, что надо, и уходите». Осмелел я, так и сказал. «Немой, немой, а тут говорить начал», — смеются бородачи. Я рассердился и кричу: «Немо аба! Немо аба! Насалкусу-ну, аба-ну?»
[29] — «А-а, так-то хорошо, — говорят. — Сразу давали бы и не молчали бы». Довольные, смеются и выбирают рыбу. Мы тоже поняли: они не думали наш невод забирать, да и убивать не собирались, — осмелели. Они выбирают больших длинных черных сазанов, мы суем им горбатых мелкоголовых сазанов, говорим, эти жирнее, вкуснее, они не отказываются, берут. Мы же радовались, мы уж прыгали тогда. Невод оставили, жизнь нашу не погубили, значит, еще поживем!..
— Кто же были они, малмыжские, что ли?
— Нет, низовские. Малмыжские потом приехали.
Уха кипела, и в бурном ее клокотании из котлов выглядывали желтые сазаньи головы с побелевшими глазами, мелькали плавники, сомьи хребтины с янтарными бугринками жира. Жарившиеся на огне караси, сомы начали будто ржаветь. Молодые кашевары, опомнившись, убрали их подальше от костра, сняли котлы и начали разливать уху в берестяные посудины. Малмыжские молча, сосредоточенно перекрестились и наклонились над едой.
— Ишь как крестятся перед едой, — то ли насмешливо, то ли удивленно проговорил Гаодага.
Сидевший рядом с ним Баоса подцепил палочкой жирную хребтину сома, отщипнул небольшой кусочек и бросил на горящие угли.
— Кя, Подя![30] Не обижайся на меня, угощаю тебя чем могу, твоим же сомом.
— Кя, Подя! — повторили за ним няргинцы и тоже бросили по кусочку рыбы.
Ворошилин, обсасывая сазанью голову, с удивлением наблюдал за ними.
— Что это делают? — спросил он старшего Колычева.
— Угощают своего бога, — ответил Митрофан.
— Ох, антихристы! Как вы с ними в тайге обходитесь? Боже мой, огню молятся, тьфу ты. А еще крещеные! — Ворошилин бросил в догорающий костер обсосанную сазанью голову.
Баоса тут же выхватил ее, отбросил в сторону.
— Ах, мать… — выругался он, сверля Ворошилина злыми кабаньими глазами. — Подя тебе, сучьему сыну, рыбу свою отдал, чтобы ты насытился, а ты его вот как отблагодарил, — кость подаешь. Не поедем мы с тобой рыбачить!
