Я стояла и ждала, когда мама откроет помаду. Она медленно приподняла крышку и удивленно посмотрела внутрь. Потом взяла другую коробочку, сделав то же самое, потом, третью. Мама с грустью посмотрела на меня, опустила лицо в ладони, села на тумбочку и начала тихо плакать. Мне стало непереносимо тоскливо и плохо.
Какое-то время, я стояла и смотрела на то, как она плачет, смотрела, словно привороженная, внутренне уже давно глотая собственные слезы, но наружу, они еще не успели вырваться. Потом слезы медленно приподнялись к глазам, образовав круглые, тяжелые капли, которые с трудом перевалившись через нижние веки, медленно начали стекать по щекам.
Я подошла к маме, тело которой, сотрясалось в такт ее рыданиям, и, как мне казалось, сердцебиению. Я обняла ее, скорее не потому, что мне было ее особенно жаль, а лишь потому, что мне очень хотелось, чтобы она перестала трястись, ее содрогания, меня безумно раздражали. Мне хотелось ударить ее, надавать ей пощечин, сделать так, чтобы она перестала трястись. «Это ведь такая глупость! Почему она так отчаянно рыдает?! – спрашивала я себя, – Даже, когда моей любимо Золушке (это была кукла, самая настоящая Золушка, в бальном платье и деревянных башмаках), оторвали голову, я меньше убивалась!». Я обняла маму, и сквозь собственные слезы начала говорить: «Мамочка, не плачь, пожалуйста! Я тебя очень прошу! Не плачь! Я люблю тебя больше всех на свете! Не плачь! Я вырасту, заработаю денег и куплю тебе много, много новых помад! Я обещаю!».
Я не могла сдержать ее рыданий и, подвергаясь стихии слез, стекавших по ее щекам бесшумным водопадом, падавшим потоками в ее ладони, образовывая в них целый океан. Я обнимала маму за плечи, пытаясь сдержать вздрагивания ее тонкого, но тяжелого тела, которое, вот-вот грозило рассыпаться. Но у меня не хватало сил, и я падала в водопад ее слез, отдаваясь на растерзание разрывающих меня изнутри слезам, стремящихся к единению, со своей родной, материнской стихией.
Мы рыдали, тряслись в такт слезам и друг другу, превращаясь в единое целое, на те несколько бесконечных минут, что мы плакали вместе. Мне было бесконечно грустно. Я ненавидела себя за то, что довела свою маму до слез. Я корила себя за жестокость. «Я ведь знала, что так будет!» – повторяла я себе снова и снова, – Моя маленькая мама!»…
– Мамочка! – кричала я, бросаясь к ней, обнимала ее костлявые тонкие бедра. Я прижималась к ее теплому животу и слушала ее участившееся дыхание. Мама хотела вырваться из моих крепких объятий, я чувствовала, но не давала ей этого сделать.
