Зная, что для успешного преодоления всех трудностей лучшим средством всегда является личный пример, в тех случаях, когда перед нами расстилалась ровная снежная равнина, предвещавшая, что здесь может быть болото, — в таких случаях я первым выходил вперед и, по пояс в снегу, прокладывал первый след через это снежное поле.
И действительно, люди это понимали без слов. Они даже уговаривали меня не идти первым. И эти несчастные мои товарищи — заключенные, — очутившись теперь вне проклятого лагеря, вдали от штыков охранных войск бериевского ведомства, вдали от их полицейских собак, как-то воспряли духом, почувствовали себя опять людьми, со всеми свойственными человеку чувствами и стремлением к добру.
Ночевали мы под открытым небом — палаток в совхозе не было. Обычно, когда начинало темнеть, и в трубу инструмента уже ничего не было видно, я прекращал работу, уводил людей в густой ельник, и мы начинали устраиваться на ночлег. Мы сваливали огромную сухую лиственницу, которая горит так же жарко, как дуб, напиливали чурбаны, раскалывали их на толстые поленья, а потом разжигали огромный, пылающий жаром костер.
Вокруг этого костра мы устраивали себе перину из молодых елочек и затем огораживались сплошным густым елочным забором, чтобы защититься от ветерка, — очень мягко было лежать на такой перине. От пылающего костра шла жара. Правда, один бок, что напротив костра, нестерпимо горел, а другой — противоположный — замерзал.
Но мы «кантовались». Мы раздевались, сушили обувь и ватную одежду и, намаявшись за день, быстро засыпали.
Однако один из нас должен был ночью бодрствовать, следить за костром и, главное, смотреть, чтобы от искры и жары не загорелась одежда спящих. Дежурные в течение ночи несколько раз менялись.
Обычно с вечера я укладывал всех спать, сидел подольше, а потом меня сменяли и в течение ночи больше не беспокоили. Это одинаковое со всеми несение дежурств ребятам нравилось, хотя я мог и не дежурить.
Кушали мы три раза в день. Утром ели хлеб с кипятком. На обед и на ужин — сваренную на скорую руку баланду из перловки и соленой трески. Кашу не варили, а всю крупу клали в суп, потому он был густой. Мы получили сухие продукты по норме выполнивших выработку, никто у нас теперь ничего не крал, поэтому люди были сыты, наедались. Все были довольны, особенно мой помощник, из бывших учителей. Он впервые за свою лагерную жизнь оказался на вольном положении. Он мне говорил, что, если выживет лагерный срок (учительствовать ему, конечно, не дадут), и он тогда наймется пикетажистом в какую-нибудь экспедицию или будет работать у землемеров.
