— Сеструха у меня три года назад ездила. Красотища, говорит, невероятная. Вот я и интересуюсь — осталось от той красоты чего или немец, тварюга, все подчистую разнес?
— Осталось, осталось, — буркнул Гумилев. — Москва и не такое переживала.
— А вы прям из самой столицы? — не унимался Жигулин. — На самолете прилетели, да?
— На самокате прикатили, — потерял терпение Теркин. — Слушай, боец, ты помолчал бы хоть десять минут, а?
— Ладно, — Ефрем обиженно скривил рот. — Могу и помолчать, я не гордый…
К Пружанам вышли к вечеру. Село было большое, домов на двести. Ефрем провел гостей укромной тропкой, петлявшей по краю тенистой дубравы и выходившей к глубокому оврагу, отделявшему село от леса. По дну оврага стлался жемчужный туман.
— Вам лучше тут пока посидеть, — сказал он, подводя Гумилева и Теркина к сплетенному из ветвей орешника подобию грота. — Я пока с кузнецом переговорю. А то он мужик недоверчивый, может вас и на порог не пустить.
— С каким кузнецом? — не понял Гумилев.
Жигулин посмотрел на него, слегка оттопырив нижнюю губу.
— А командир вам не говорил? Антон Алексеич раньше на кузне работал. А как ногу потерял, механиком заделался. Если вам починить надо что — ну, там, машина у вас, к примеру, или, может, мотоцикл — он вам все в лучшем виде сделает. Не нужно, нет? А то я договорюсь…
— Ты давай договорись, чтобы он нас как родных принял, — сказал Теркин. — И побыстрее — одна нога здесь, другая там. Нам еще обратно возвращаться.
Когда Ефрем исчез в густых зарослях, Василий покачал головой и вздохнул.
— И бывают же такие балаболы! Я и сам погуторить люблю, но меру знаю. Скажи, Николаич — я ж не такое трепло, как этот? — он махнул рукой в сторону оврага.
Гумилев хмыкнул.
— Вася, по сравнению с ним ты просто монах-молчальник.
Некоторое время они просто сидели, глядя на тонущее в сиреневых сумерках село. Потом Теркин закинул руки за голову и лег на спину.
— Хорошо-то как, — проговорил он мечтательно. — Жить бы и жить на свете, радоваться…
— Странно слышать от тебя такие речи, Василий, — сказал Гумилев, — ты ж у нас заговоренный. Всех нас еще переживешь.
Теркин ответил не сразу, а когда ответил, голос его был непривычно серьезен.
— Этого, Николаич, никто знать не может.
— Ты про неуязвимость свою? Да брось. Это же дар, а дар он на всю жизнь, а не на время. Вот, к примеру взять… да хотя бы Сашку. Думаешь, у него гипнотические способности тоже не навсегда? Не бывает так!
— Это другое, — возразил Теркин. — Сашка в своем деле может хорошо сработать, а может промашку дать. Ну, все ж люди, правильно? Только его промашка — это дело поправимое, а моя… — он помолчал. — Да ладно, что об этом говорить! Мне вот, Николаич, другое интересно — по какой причине тебя к нам в группу взяли? Способностей у тебя особых вроде нет, а Жорка над тобой чуть ли не больше всех трясется.
