Он сел. Протер глаза:
— Сколько я проспал?
— Три часа.
Томас огляделся по сторонам. Три часа. А казалось, что дольше.
— Ну, как? — спросила Кара.
Все смотрели на него выжидающе.
— Получилось? — спросил в свою очередь он.
— Это-то нам и хотелось бы узнать, — сказал Бэнкрофт.
— А мне-то откуда знать? Вы записали мои сны?
— А вы их видели?
— То ли видел. То ли сейчас вижу.
Кара вздохнула:
— Томас, пожалуйста…
— Ну ладно, ладно. Конечно, видел. Вернулся со своим войском в лес, разбив Орду, — порох сотворил чудо. Потом встретился с Советом, попраздновал немного с Рашелью, да и лег спать. — Он спустил ноги на пол и встал. — И сейчас вижу сон, а это значит, что плода я не ел. Она с меня шкуру спустит.
— Кто спустит с вас шкуру? — спросил Грант.
— Его жена. Рашель, — ответила Кара.
Директор ЦРУ посмотрел на нее, подняв бровь.
— Еще я порасспрашивал об исторических книгах, — сказал Томас. — Нашел человека, который, возможно, знает, где их искать.
— Но об антивирусе вы так и не вспомнили? — не выдержал Грант.
— Нет. Вы же сами сказали, что эксперимент провалился. Стимулировать закрома моей памяти невозможно, потому что невозможно записать показания мозга относительно снов, потому что снов я не вижу. Так это выглядит, да, доктор?
— Похоже, так. Потрясающе. Возможно, мы на грани совершенно новых представлений о мире.
Фил Грант покачал головой:
— Что ж, Гейне прав. С этого момента все разговоры о снах мы сводим к минимуму. И заявляем просто и прямо — у вас дар. Вы видите то, что еще не произошло. Продать это довольно трудно, но, во всяком случае, подобное уже бывало. И дать пророку шанс в сложившейся ситуации захочет изрядное количество людей. Но что касается всего остального — вашей жены Рашели, или как ее там, военных советов, Орды, плодов, которых вы не ели, — сие запретная зона для всех, кроме меня и Гейнса.
— Хотите выдать меня за пророка-мистика? — усмехнулся Томас. — Я не столь оптимистичен, как вы. В глазах международного сообщества веса мне это не прибавит. Думаю, за пределами этой комнаты я должен быть всего лишь человеком, который знает о сложившейся ситуации больше самого правительства благодаря связи с Моникой. Я — последний, с кем она говорила перед тем, как ее выкрали террористы. Я — единственный, кто с этими террористами сталкивался, и единственный, кто способен предугадать их следующий шаг. И потому я — человек, которого следует воспринимать весьма серьезно. Судя по довольно… прохладному приему, который я встретил на сегодняшнем заседании, в подобной подаче будет больше смысла.
