Силы его уходили, их все меньше оставалось с каждым днем. Жизнь уходила от него все дальше, он уже знал, что больше никогда, никогда не увидеть ему дрогнувших в полуприкушенной улыбке свежих губ на женском прелестном лице, лунного света на листьях кувшинок среди ночной тихой реки, золотых соломинок, просвеченных солнцем, на старой деревенской крыше, первого инея на папоротнике, не услышать волнующего треска пестрых флагов над праздничной толпой в день турнира, ни звонкой песенки маленькой пчелы в июльский полдень над медовыми травами… И тогда он решил взяться за необыкновенное для Менестреля дело: купил у купца толстый свиток пергамента. Развернул его и долго сидел с пером в руке, не решаясь начать, прежде чем бережно, с любовью нарисовал первую большую букву первой строчки. А после долго любовался на чудо: целая строфа, размеренная, стройная, все ее слова, звуки и возгласы — лежали перед ним нарисованные на пергаменте.
Целыми днями он медленно вырисовывал буквы, и чем дальше уходила от старого Менестреля жизнь, тем свободнее вливалась она в размеренные строфы, и сами буквы ему казались не простыми черточками и кружочками: в них он вкладывал все кипение буйного своего сердца, точно было в них оправдание всей его бродячей, беспутной жизни.
Раскрашенные алой краской заглавные буквы вставали во главе каждой строфы, и казалось, что в их тоненьких жилках начинает пульсировать живая теплая кровь, как будто на пергаменте выстраивается невиданное войско букв, построенных в ряды строчек, в отряды строф и полки баллад и песен…
В один прекрасный день он опомнился, услышав пение скворцов.
Он поднял голову и увидел сквозь пузатые стеклышки окошка четыре сияющих солнца и просохшую черепицу на городских крышах.
Пришла весна! Кончилась зима, и на пергаменте не осталось места даже для того, чтобы подписать имя Менестреля. Теперь он мог бы снова пуститься в странствие, но силы его уже до последней буквы ушли в строчки, заполнив до нижнего края пергамент его жизни.
Старый Менестрель лег, вытянувшись на своем тюфяке, усталый, точно кузнец после долгого трудового дня, и уложил рядом с собой арфу. Он почувствовал, как воздух весны течет сквозь щели крыши, и глубоко вдохнул полной грудью его душистую прохладу. Маленькие лимонные луны в стеклышках окошка дрожали, все ярче брызгая лучами. Ему уже так трудно стало на них смотреть, что усталые глаза сами собой закрылись.
Когда на другое утро владелец дома, торговец уксусом, дегтем и лампадным маслом, отдуваясь взобрался по узкой крутой лестнице на чердак, то с великой досадой увидел, что его странный жилец ушел так далеко, что его не достанет никакой судебный пристав, чтоб взыскать квартирную плату.
