И только когда кончались дрова и очаг начинал неудержимо тускнеть и гаснуть, а арфа принималась потрескивать от мороза, он, продолжая радостно улыбаться, выпивал, торжественно прихлебывая, кубок разведенного теплого вина и поскорей ложился на шуршащий холодной соломой тюфяк, укладывал рядом с собой арфу и укрывал ее, как ребенка, своим старым меховым плащом…
В наступившей темноте он лежал с открытыми глазами. Трубы печей и очагов всего дома, пронизавшие все этажи, точно темные квадратные колонны стояли вокруг и всю долгую ночь гудели на разные голоса.
А когда всходила луна, Менестрель видел то, чего не видел ни один человек в городе: лунный свет сквозь снег, покрывавший все щели на крыше. Колдовской лунный свет сквозь чистый, играющий многоцветными звездочками снег!
Он долго, в радостном ожидании, смотрел на свет, готовый увидеть какое-нибудь чудо, и, хотя чудо не случалось, он засыпал счастливый своим вечным прекрасным ожиданием…
Много он в своей жизни сочинил гневных и воодушевляющих баллад и стихов, зовущих на бой со злыми великанами и драконами. И многие рыцари хватались за рукоятки мечей, слушая его пение, и давали кровавые клятвы совершить подвиг.
И вот теперь, взирая на прожитую жизнь с высоты своего чердака, он с печальным удивлением отметил, что, кажется, Свирепых Великанов и Трехголовых Драконов нисколько не стало меньше, несмотря на все его прекрасные героические баллады.
Даже тот самый город, где окончились его странствия, так и назывался: Драконвиль — в честь своего покровителя Дракона, который жил невдалеке в прибрежных скалах. Каждый раз, когда Дракон вылезал из своей пещеры и поднимал голодный рев, Магистрат избирал шестерых мужчин и шестерых женщин, кому надлежало прилично одеться, причесаться и, попрощавшись с родными и близкими, отправиться к Черным скалам. Там Дракон, громко урча, с хрустом съедал их всех по очереди, а в храме в это время епископ служил благодарственный молебен Дракону за то, что он милостиво сожрал всего шестерых, не тронув остальных.
Прислушиваясь к голодному рычанию Дракона, старый Менестрель вскакивал и, схватив арфу, слабым дребезжащим голосом запевал песню бесстрашного вызова на бой с Драконом, проклинал и высмеивал Дракона и пел ликующий торжественный гимн победителю Дракона, и у него очень хорошо получалось… Но потом он долго сидел в тоске, уронив голову, повторяя шепотом сочиненные смелые и гордые слова своих песен, и сердце ему терзала мысль, что никто никогда их не услышит. Он их любил горячо и жалел, как своих беспомощных ребятишек, которые еще не умеют ходить и потому им не суждено никогда выбраться с темного чердака на вольный свет.
