— Мокшу ждут… Проходи… А ты, Схлоп, чего приперся? — его маленькие глазки из-под седых бровей ехидно посматривали на гнома.
Схлоп, у которого левый глаз был косой от давнишней раны, от обиды закосил еще больше. С малорослым хранителем княжеского дома они были старые знакомые. Но Схлопа так просто не возьмешь, он прищурился, зная свою слабость на левый глаз, и небрежно бросил:
— Оно, конечно, некоторым Дундукам все дундарево… — он выдержал паузу, — а кто-то всю ночь, глаз не сомкнувши, по лесу перся… Сколько мы поганых, Мокша, перебили четверых или поболе будет?
Его левый глаз отчаянно то ли косил, то ли подмигивал лесовичу, и тот не устоял:
— Четверых, Схлоп, четверых… — И засмеялся.
Дундарий нахмурился, его лысина в ореоле седых, редких волос порозовела от досады. Потом он откашлялся, прерывая слова Мокши, и громко проговорил:
— А ты меня дослушал, старый мерин?! Я ж тебе когда еще говорил, что не заходишь, сидишь там у себя на опушке!!!
Мокша уже входил в большую княжескую залу, когда расслышал, как Дундарий, уводя Схлопа к себе, говорил, конфузясь, тому в широкую спину:
— Сахлопивур… ты не должен, старый черт… обижаться на меня…
— Не… Дундарь… так просто не отделаешься… — хмыкнул ему в ответ Схлоп.
Большая комната, несмотря на поздний час, хорошо освещалась множеством светильников, разбросанных словно звезды по невысокому потолку. Они были меньше тех, которые освещали подвал, но их было много…
В эту залу обычным путем можно было попасть через красное крыльцо. Раскинувшаяся от одной стены большого дома до другой, она освещалась днем шестью небольшими окнами. Причудливые витражи, заимствованные у эльфов, но выполненные росскими мастерами, притягивали взгляд игрой света в многоцветье стекла и спрятанными умелой рукой образами зверей и птиц, солнца и луны… Потолок поддерживался деревянными столбами, изрезанными древними рунами…
Сейчас в комнате находились трое.
Высокий крепкий старик с длинными белыми волосами, собранными на затылке в пучок, в свободно падающей мягкими складками, не подпоясанной рубахе из отбеленного на жарком, летнем солнце льна и таких же штанах, сидел, откинувшись на спинку широкого кресла с высокой спинкой. Его босые ноги утопали в роскошной медвежьей шкуре… То был сам Светослав. Лицо его с крупными чертами, было изборождено морщинами. И печать глубокого горя лежала на нем.
На широкой лавке, стоявшей вдоль стены, на пушистом ковре ручной работы гномов, раскинувшись, спал юноша… Красивое лицо его было омрачено тревогой, иногда его рука вскидывалась во сне и падала…
