Неужто этому человеку прочат победу в яхтенной гонке, затеянной «Санди таймс»? Победу над Муатессье, блестящим и опытным французом? А это что? «Тейнмаутский электрон»? Чудо судостроения, которому предстоит бороздить тяжелые волны южных морей, выверяя и направляя свой стремительный бег с помощью компьютерных технологий?
Откровенно говоря, верилось с трудом. Кроухерст оказался невзрачным и низкорослым, а ведь после его бравых интервью в газетах я ожидал увидеть человека, излучающего неколебимую уверенность в себе с проблесками безрассудной отваги, — иными словами, личность. Однако Кроухерст лишь хмурил лоб и суетился. У меня создалось впечатление (не тогда, конечно, но много позже), что его тревожила и даже пугала шумиха, поднятая вокруг его имени, а также груз ответственности, ею спровоцированный. Что же касается хваленого «Тейнмаутского электрона», судно выглядело хлипким, ненадежным, а подготовка к плаванию — нервической. Похоже, яхта была еще до конца не достроена. Каждый день ее осаждали бригады рабочих, они что-то непрерывно ремонтировали, тогда как на берегу росла неряшливая груда припасов, изумляя зевак своей объемистостью: чего там только не было — от плотницких инструментов и радиооборудования до ящиков с консервированным супом и тушенкой. В этом хаосе бессмысленно метался Кроухерст, позируя вездесущим телекамерам, ругаясь с рабочими, запираясь в телефонной будке, чтобы предъявить претензии поставщикам, и с каждым днем его предстартовое волнение заметно усиливалось.
Наконец наступил великий день. 31 октября 1968 года. Промозглый четверг с обложными тучами — хмурый день во всех отношениях. Скопления народа на набережной не наблюдалось — никакого сравнения с толпами, приветствовавшими Чичестера годом ранее, — собралось, наверное, человек шестьдесят-семьдесят. В школе нас всем классом отпустили пораньше, чтобы мы могли увидеть отплытие и пожелать счастливого пути Дональду Кроухерсту. Разумеется, мои одноклассники обрадовались этой поблажке, но если они куда и отправились, то не на набережную. Я был единственным из моих ровесников, явившимся на церемонию проводов. Со мной пришла моя мать, отец не смог оставить работу, а что касается твоей матери — не знаю, где она была. Спроси ее сама. Помню, в толпе царило настроение приподнятое, но и одновременно скептическое. За то время, что яхта стояла в Тейнмауте, пренебрежительное отношение к Кроухерсту только крепло, и ему не удалось посрамить хулителей, когда он появился на публике в бежевом джемпере, рубашке и галстуке. Муатессье уж точно не выбрал бы подобный наряд для столь грандиозного старта, подумал я. Дальше дела пошли еще хуже: Кроухерст отчалил ровно в три часа пополудни, но почти сразу столкнулся с неполадками — он не смог поднять паруса, и его отбуксировали назад к берегу. Зрители начали откровенно насмехаться, а многие просто покинули набережную. Мы с мамой остались. Понадобилось часа два, чтобы разобраться с парусами; сумерки сгущались. Но вот в пять часов Кроухерст опять отчалил, и теперь уже по-настоящему Его сопровождали три катера, в одном из них находились его жена и четверо детей в наглухо застегнутых пуховиках — одежде, входившей в то время в моду, мечте многих подростков. Пусть Кроухерст и смотрелся довольно блекло, если не сказать жалко, помню, я позавидовал его детям: благодаря своему отцу они оказались в центре внимания, то есть стали не такими, как все. Их катер следовал за яхтой около мили, затем, помахав отцу, они повернули назад. Кроухерст поплыл дальше, куда-то за горизонт, навстречу длительному одиночеству и опасностям. Мама взяла меня за руку, и мы зашагали домой со сладкой мыслью о натопленной гостиной, чашке чая и телевизоре вечером.
