Село Мосур для стоянки казалось подходящим. Оно раскинулось невдалеке от древнего Владимира–Волынского. С юго–востока к Мосуру осторожно подходит лес и, не дойдя двух километров, останавливается, словно в задумчивости. Лишь кое–где языками кустарников он подползает к самой околице. На западе по горизонту чернеет хвойный бор. Север и юг, на первый взгляд, прикидываются голой степью, но с высоток видны вдали зеленые разводья рощ, пятна дубрав и перелесков. Карта помогает нам заглянуть дальше горизонта. Зыбкая растушевка болот с белыми прогалинами полей и лесные массивы Ковельщины, сливаясь постепенно, превращаются в лесостепь северной Владимирщины.
Штаб соединения со всеми службами и два батальона расположились в самом Мосуре. Остальные три батальона нашли приют в соседних селах. Выслав отсюда дальние разведки к югу и за Буг, все погрузились в обычные на стоянках хлопоты, без которых не быть успешными маршам. Забот было много. Подводились боевые итоги. Отмечались особо отличившиеся. За легкомысленное путешествие в расположении куреня Сосенко основательно влетело всем четверым: Сашке Коженкову и Ясону Жоржолиани — от коменданта штаба Кости Руднева, а мне и Войцеховичу — от замполита Мыколы Солдатенко. Мыкола отозвал нас в сторону и начал «пилить» за «преступную», как он выразился, лихость.
Я оборвал его не очень вежливо:
— Насчет командирской дисциплины, может быть, хватит. Не лучше ли заняться олевцами. Неизлечимые паникеры. Этот батальон второй раз нас подводит: на льду Горыни бросили раненого комбата, а тут испугались подбитого нами же эшелона. Как думаешь, комиссар?
— Пока никак.
— Плохо. Нам с тобой думать полагается… Знаешь, браток, что такое паника на войне? Вот один польский генерал даже книгу написал. Так и называется: «Паника в войску». Наука целая!
— Да расформировать надо этот батальон, и крышка, — предложил вдруг Солдатенко. — Между нашим народом те люди рассосутся и вмиг подтянутся.
— А может, и наших научат паниковать, — буркнул начштаба.
Мы оба радовались, что сумели переключить внимание замполита с собственных персон на другое, более важное дело.
— Ох, и не люблю проработки, — признался я Войцеховичу, когда Мыкола ушел.
— Кто ее любит, товарищ командир? — ухмыльнулся начштаба. — А комиссар–то наш — того… Завинчивает. Как бы не сорвал резьбу.
— Он прав, Васыль. Мы с тобой поступили не по–командирски.
— А как же насчет командирского авторитета?
— Этот вопрос я сам в свое время задавал Мыколе. Еще когда мы на волах ехали.
