— Продолжаю допрос, — сказал майор Жмуркин, берясь за перо. — Повторите ваше последнее показание.
— Я не хлоп. Я есть Мазур… Вот матка боска ченстоховска. — И человек широко и быстро стал креститься по–католически.
Мы с Мыколой переглядываемся опять. Было ясно, что перед нами просто запуганный бандеровской резней польский крестьянин. Задавать этому запуганному человеку новый, тридцать седьмой вопрос было бы глупостью.
Я не сказал этого майору Жмуркину лишь потому, что перехватил озорной взгляд Мыколы Солдатенко.
Перелистываю обширный протокол, и мне становится смешно. Оказывается, его фамилия — Мазур.
— Не ведал, что вы советская партизанка… Змекал, що то есть… — Мазур запнулся.
— Смелее говорите. Не бойтесь, — подбодрил я.
— …Що вы самостийна Украина. Що вы бандеры…
— Мы — Советская Армия. Разумиишь, пан Мазур? Армия Червона пришла.
Он закивал головой:
— Я з вами… Я к вам… Паны–товажиши…
И зарыдал не то от страха, не то от радости. Ему подали воды. Зубы долго стучали о глиняную кружку. А когда он малость успокоился, я спросил прямо:
— Вы хотите нам помогать?
— Езус Христус… Да чем только можу! Я панам–товажишам свою кровь не пожалею.
— Крови нам, дядько, твоей не надо, — перебил его замполит. — Ты нам все будешь рассказывать. Разведчики придут, пароль скажут, и ты им все выкладывай.
— Куды придут?
— К тебе домой. Ночью.
Человек вдруг упал на колени и опять зарыдал, запричитал:
— Ой, не гоните мене от себе. Раз вы Червона Армия, Советска…
Что можно было объяснить ему? И очень мало, и очень много. Мы вдвоем с Мыколой стали душевно толковать Мазуру то, что знает у нас каждый пионер, каждая неграмотная старуха:
— У нас никто не смеет называть человека ни хохлом, ни юдой, ни кацапом. Понимаешь? Интернационал. Все равны — хто работает… Робит. Працуе… Трудится…
Мазур по–ребячьи всхлипывал:
— Не гоните мине. Никуда не пиду. Я буду у вас коней доглядать, дрова колоть, гной вычищать и конца войны ждать.
— Ждать? — удивился Мыкола. — Нет!.. У нас воевать треба.
— Я на войну не хце.
— Тогда иди от нас, брат, подальше. До дому ступай.
— До дому?! — В глазах нашего собеседника ужас.
Нам казалось, что мы уже начали понимать побуждения этого человека, а теперь опять ничего не могли уразуметь. Снова взглянув на исписанные листы бумаги, прочел: вопрос — ответ… Тут действительно была сплошная галиматья, облеченная в канцелярские фразы, которые просто не доходят до этого вздрагивающего человека. Да и нас с Мыколой он тоже понимал лишь наполовину.
