– Халат одевать? – поинтересовалась она деловито.
– А какие имеются варианты? – так же деловито поинтересовался я. – У тебя с собой имеется вечернее платье, или…
– Нет. Только халат и "или", – сказала она с вызовом.
Я счел за благо несколько осадить:
– Хм.., но халат, надеюсь, мохеровый?
– Нет. А у тебя что, есть махровый?
– Разумеется, и даже более того!
– А где ванная?
– Направо.
– Тогда я пошла сразу?
– Ни в коем случае. Сначала нужно выдержать томительную паузу.
– А зачем?
– Чтобы не создалось ложного впечатления.
– У тебя что, гости? – спросила она с ноткой разочарования в голосе.
Это была странноватая нотка, но я не придал ей значения.
– Нет, гостей у меня нет. Но мы и без всяких гостей ее выдержим.
– Ну, если надо, тогда давай. Сколько будем выдерживать?
– Пока не утомимся.
Мы выдержали сакраментальную паузу, разглядывая друг друга. Не могу сказать, что именно в этот момент между нами проскочила та самая искра, о которой толкуют поэты. Но что-то, несомненно, было, такое… Эдакое… У меня, во всяком случае, возникло ощущение, что в этих позах мы стоим не первый раз. Что касается Валентины, то в ее лице что-то неуловимо переменилось. Добавились незаметные штрихи, как-то по особенному выгнулась бровь. Она меня как бы поманила…
И все прошло!
Немедленно после этого Валентина круто повернулась, и направилась в ванную. Я же немного потоптался с чемоданом, стряхнул оцепенение, и пошел искать свой махровый халат, который не пользовал с момента приобретения. Оставалось только удивляться неисповедимым путям судьбы, сподобившей меня обзавестись совершенно бесполезной вещью, либо изумляться своей дьявольской предусмотрительности.
Расцветка халата как нельзя более подошла к цвету волос Валентины, что было лишним свидетельством в пользу дьявольской предусмотрительности. Мы выпили по бокалу хорошего вина, умеренно закусили и вплотную подошли к кофе. Было уже около одиннадцати. Сначала разговор крутился вокруг каких-то пустяков, потом коснулся живописи. Мой брат – художник, поэтому какое-то представление о ней я имею, исключая, постмодернизм и все эти новейшие направления. Но затем разговор плавно перетек на театральные подмостки, о которых я не имею никакого понятия, ибо поссорился с Мельпоменой в юном возрасте. Это, однако, не помешало мне поддакивать, и даже ввернуть несколько фраз о сущности режиссуры. Кажется, я заявил, что работа режиссера сродни работе скульптора. Он должен отсечь все лишнее и обнажить натуру.
