Н. Ф. Икару
Не гонясь за солнцем ярым
В пустоту и зной,
Он назвал себя Икаром
Для судьбы земной.
Он летел не разбиваясь,
Крыльев не сложив,
Он летел, другим на зависть,
И остался жив.
Не приклеенные воском
Крылья вдаль и ввысь
По сценическим подмосткам
Жизни пронеслись,
По руинам всех столетий,
Всех немых гробниц,
На которых летом дети
Кормят хлебом птиц.
Без распада, без сожженья,
Без каленых стрел,
Солнцем перевоплощенья
Сам себя он грел.
С этим солнцем, верным другом,
В бурю, наугад
Проникал он, крут за кругом,
Вслед за Данте в ад.
В ад умов убого-скудных,
В ежедневный наш
Тесный ад надежд подспудных,
В ералаш и блажь.
Так, в эдеме и в эребе,
Плотью в плоть войдя,
Солнце не в далеком небе,
А в себе найдя,
В мире старом был Икаром,
Тенью всех теней,
Не затронут темным жаром
Адских ступеней.
Посмотрите, вот он даст нам
Освещенный дом,
Сделав тусклое – прекрасным,
Черный цвет – цветком.
Нежно снимет струпья грязи
С придорожных трав
И взлелеет розу в вазе,
Это розой став.
За окном – ни дождя, ни луны,
Ни дыханья, ни шороха листьев.
Тишиною дорогу расчистив,
К стеклам льнут невеселые сны.
И не скрипнет нигде половица,
И не всхлипнет проснувшийся кран,
Только чудится – черный туман
Над моею постелью клубится.
Но откуда серебряный звук
И чуть слышно ползущее эхо?
Отголосок печального смеха?
Или, выпав случайно из рук,
Под кровать закатился мундштук
С папиросой, еще не зажженной?..
Вновь колышется вкрадчивый звон:
Это где-то задет камертон,
Темнотою завороженный.
И, то там зарождаясь, то тут,
В спящих ящиках бусы катая,
Сонмы звуков – хрустальная стая –
Хроматической гаммой бегут.
Вот запутались, перемешались,
Под сурдинку ведут разговор,
Перешли из мажора в минор
И устало в миноре остались.
Да и как им уйти от него
И на волю сквозь стены пробиться,
Если нет ни звезды, ни зарницы,
Ни дождя, ни луны – ничего!
В пыльных ящиках, в склепах тоски,
Воскресенья короткого ради,
Для меня зазвучали тетради
И блокнотов сухие листки.
По ночам выпадает роса –
Долговечности капель не верьте.
Голоса вы мои, голоса,
Соловьи, обреченные смерти!
Мы не знаем ни дня, ни числа:
Подкрадутся непрошено скоро.
Ворох мертвых бумаг у забора,
Это всё, что я миру несла?
Много страшного в горьком вопросе.
Лжет мне полночь. Я полночи лгу.
Лучше добрую лампу зажгу
И огонь поднесу к папиросе.
Голосам прикажу замолчать,
И окно распахну, и услышу,
Как, струясь на траву и на крышу,
Свежий дождь начинает шуршать.
И опять карандаш осторожно
Оживет, по бумаге бродя, –
