Вода, наполнявшая раковины тритонов, ракушки наяд, ноздри морских чудовищ, вырывалась тонкими струйками; с резким шумом билась она о зеленоватую поверхность бассейна, отскакивала от нее, образуя пузыри; пену, волны, зыбь, сверкающие водовороты; от всего фонтана, от теплой воды, от камней, поросших бархатистым мхом, исходило обещание наслаждения, которое никогда не сможет обернуться страданием. На островке, в центре круглого бассейна, возвышалась легкая статуя улыбающегося Нептуна, высеченная из камня неумелым, но чувственным скальпелем. Нептун обнимал похотливую Амфитриту; мокрое от водяных брызг сверкало на солнце ее тело, и казалось, что вот-вот Нептун с Амфитритой предадутся тайным ласкам в подводной тени. Дон Фабрицио остановился, взглянул, вспомнил, ощутил сожаление. Он долго стоял.
— Дядюшка, посмотри лучше на заморские персики. Они хорошо прижились. И оставь в покое эти непристойности, они ни к чему мужчине твоих лет.
Лукавая сердечность, звучавшая в голосе Танкреди, вывела князя из сладострастного оцепенения. Он не слышал, как подошел Танкреди: ступает, как кот. Впервые ему показалось, что при виде мальчика его кольнуло чувство обиды: из-за этого красавчика с тоненькой талией под темно-синей курткой два часа тому назад он предался таким горьким размышлениям о смерти. Затем понял — обиды не было; обида обернулась страхом; его пугало, что Танкреди заговорит с ним о Кончетте.
Однако начало разговора и тон племянника не предвещали интимной беседы на любовные темы с таким человеком, как он. Князь успокоился: единственный глаз племянника глядел на него с выражением той иронической привязанности, с которой молодежь относится к людям пожилым.
„Они могут себе позволить быть иногда любезными с нами, ведь они уверены, что на следующий день после наших похорон будут свободны“.
Князь вместе с Танкреди отправился поглядеть на „заморские персики“. Прививка немецких саженцев два года тому назад дала превосходные результаты: плодов было немного, не больше дюжины на обоих деревьях, но они были большие, бархатистые, сочные; желтоватые персики с двумя розовыми ямочками на щеках походили на головки маленьких целомудренных китаянок. Князь потрогал их своими мясистыми пальцами, которые славились нежностью прикосновения.
— Кажется, они действительно созрели. Жаль, что их слишком мало для сегодняшнего вечера. Но завтра прикажем сорвать их и узнаем, что они из себя представляют.
— Вот таким ты мне нравишься, дядя! Тебе к лицу роль agricola pius (Благочестивый землевладелец), который оценивает и предвкушает плоды собственного труда, а ты занялся созерцанием скандально-обнаженных тел.
