Падре Пирроне был ошеломлен этим вопросом.
— При чем тут посол? Не понимаю.
Дон Фабрицио не пытался ничего объяснять, погрузившись в свои невысказанные мысли. Деньги? Кончетта получит приданое, конечно. Но достояние дома Салина должно быть разделено на семь частей, на семь неравных частей, из которых девушкам достанется меньшая доля. А что же будет затем? Танкреди нужна другая: к примеру, Мария Санта Пау, у которой уже четыре своих поместья да к тому же все дядья попы и скряги, или одна из девушек Сутера, правда, безобразных, но зато богатых. Любовь! Да, любовь. Огонь и пламя на год, пепел на тридцать лет. Он знал, что такое любовь… И потом, Танкреди, перед которым женщины будут падать, как спелые груши…
Ему вдруг стало холодно. Вода, покрывавшая его тело, испарялась, кожа съежилась на пальцах. А сколько еще впереди мучительных разговоров. Нужно этого избежать…
— Падре Пирроне, теперь я должен пойти одеться. Прошу вас, скажите Кончетте, что я вовсе не сержусь, но мы вернемся к этому разговору, когда будем уверены, что речь идет не о фантазиях романтически настроенной девушки. До скорой встречи.
Он встал и перешел в туалетную комнату. Из расположенного неподалеку собора сюда доносились мрачные звуки заупокойной службы. Кто-то умер в Доннафугате, чье-то усталое тело — не вынесло огромной печали сицилийского лета, кому-то не хватило сил дождаться дождей. «Легко ему теперь, — подумал князь, накладывая повязку на усы. — Легко ему, плюет теперь на дочерей, на приданое, на политические карьеры…»
Мимолетного отождествления самого себя с безвестным покойником оказалось достаточно, чтоб его успокоить. «Покуда есть смерть, есть надежда, — размышлял он; просто смешно приходить в состояние такой подавленности из-за того, что одна из его дочерей хочет выйти замуж. — C`est leur affaire, apres tout (Это их дело, в конце концов), — подумал он уже по-французски, как делал всегда, стремясь избавиться от каких-либо назойливых мыслей. Затем уселся в кресло и задремал.
Час спустя он проснулся со свежими силами и спустился в сад. Солнце уже заходило, и его лучи, забыв о своей жестокости, освещали мягким светом араукарии, сосны и кряжистые дубы — славу здешних мест.
Сладкоструйное журчание фонтана Амфитриты раздавалось в самой глубине главков аллеи, которая плавно спускалась к нему среди кустов лавра, обрамлявшего статуи безвестных богинь с отбитыми носами. Князь направился быстрыми шагами к фонтану, стремясь поскорее увидеть его вновь.
