— Все же, Танкреди, и эти персики — плод любви, плод скрещивания.
— Да, но любви законной, дозволенной тобой, владельцем, и садовником Нино — в качестве нотариуса. Их породила любовь продуманная, плодотворная, не то, что у тех, — и он показал на фонтан, гул которого доносился сквозь завесу из густых дубов. — Неужто ты думаешь, что они успели побывать у священника? — Разговор принимал опасное направление, и дон Фабрицио поторопился взять другой курс.
Подымаясь к дому, Танкреди поделился с ним пикантными новостями из хроники Доннафугаты, которые уже стали ему известны: Меника, дочь полевого сторожа Саверио, забеременела от жениха и теперь торопится со свадьбой; Каликкио чудом избежал пули разгневанного супруга.
— Но откуда ты все это знаешь?
— Знаю, дядюшка, знаю. Мне рассказывают все понимают, что я посочувствую.
Отдыхая на мягких поворотах и подолгу задерживаясь на площадках, они добрались до самой вершины лестницы, которая вела к замку; за деревьями открывался вечерний пейзаж; небо штурмовали огромные облака чернильного цвета, надвигавшиеся со стороны моря. Может быть, утолился гнев господний и смягчалось проклятье, ежегодно ниспосылаемое Сицилии? В эту минуту на тучи, несшие с собой облегчение, глядели тысячи глаз, в чреве земли их приближение ощущали миллиарды семян.
— Будем надеяться, что кончилось лето. Наконец начнутся дожди, — сказал дон Фабрицио, и в этих словах высокомерного аристократа, которому дожди не могли причинить ничего, кроме досады, проявилось чувство братства с грубыми крестьянами.
Князь всегда заботился, чтобы первый обед в Доннафугате носил торжественный характер: дети до пятнадцати лет на него не допускались, к столу подавали французские вина, перед жарким подносили пунш, приготовленный „по-римски“, прислуга была в напудренных париках. Лишь в одной детали он шел на уступку: не надевал вечернего костюма, чтобы не смущать гостей, которые, конечно, таковыми не обладали. В этот вечер в салоне, прозванном „леопольдовым“, семейство Салина ожидало прихода гостей. Кругами падал желтый свет от ламп под кружевными абажурами, а предки Салина, взиравшие с непомерно больших полотен, на которых они были изображены верхом на конях, казались немощными видениями, столь же расплывчатыми, как и само воспоминание о них.
Дон Онофрио с супругой уже прибыли. Монсеньер, облаченный по случаю торжества в пелерину из легчайшего шелка, рассказывал княгине о неприятностях в колледже Святой Марии. Пожаловал и дон Чиччьо, органист (Терезина была заблаговременно привязана за лапу к секретеру), и теперь он вместе с князем вспоминал о сказочно удачных выстрелах во время охоты в ущелье Драгонары.
