Ресницы, губы, шлейфы платьев — все покрывала мелкая пыль; белые облачка окутывали путников, когда они, добравшись до привала, старательно помогали друг другу отряхнуться.
Среди пыли, грязи и неумытых лиц блистал своей изящной элегантностью Танкреди. Он ехал верхом и, прибыв на ферму за полчаса до всего каравана, успел отряхнуть с себя пыль, почиститься, переменить свой белый галстук.
Черпая из колодца воду, имевшую столь разнообразное назначение, он мельком заглянул в зеркальную поверхность ведра и, увидев свое отражение, убедился, что у него все в порядке.
Правый глаз Танкреди закрывала черная повязка, которая теперь служила не столько для лечения, сколько напоминала о ране, полученной им в боях у Палермо три месяца тому назад, а левый, темно-голубого цвета, казалось, сосредоточил в себе все лукавство временно выбывшего из строя правого; пунцового цвета шарф, повязанный Танкреди поверх галстука, скромно напоминал о красной рубашке, которую ему пришлось носить.
Сначала он помог княгине выйти из коляски, затем смахнул пыль с цилиндра князя, угостил карамелью кузин и шлепками младших кузенов, едва не бросился на колени перед иезуитом, обменялся бурными восторженными излияниями с Бендико, утешил мадемуазель Домбрей, словом всех растормошил и очаровал.
Кучера медленно прогуливали по кругу лошадей, чтоб дать им остыть перед водопоем; лакеи расстилали скатерти на соломе, оставшейся после жатвы, в тени, падающей прямоугольником от сарая.
Неподалеку от услужливого колодца приступили к Завтраку. А вокруг переливались волнами печальные поля, желтели нескошенные травы, чернела выжженная Земля, и плач стрекоз наполнял воздух, словно хриплый стон сожженной солнцем Сицилии, которая к концу августа тщетно ждет дождей.
Час спустя, подкрепившись, все снова отправились в путь. Хотя усталые лошади шагали теперь еще медленнее, последняя часть дороги промелькнула куда быстрее; ехали уже знакомыми местами, и кругом все казалось не таким суровым. Узнавались всевозможные местечки, цель прогулок и пикников в прежние годы; вот овраг Драгонары, перекресток Мизилбези; значит, скоро и часовая милосердной Мадонны — самая далекая цель пеших хождений из Доннафугаты.
Княгиня уснула. Князь, один разделявший с ней просторную коляску, блаженствовал. Никогда еще возможность провести три месяца в Доннафугате так сильно не радовала его, как теперь, в эти последние августовские дни тысяча восемьсот шестидесятого года. И не только потому, что в Доннафугате ему были дороги дом, люди и то чувство уважения к феодальной собственности, которое у этих людей сохранилось, но еще и оттого, что в отличие от прошлых поездок он без всякого сожаления думал о мирных вечерах в обсерватории и о случайных визитах к Марианнине.
