— У вас почти семь? Значит, я обогнала тебя на два часа, — сказала Веснушка. — Не думала, что позвонишь.
— Почему?
— Я о тебе сегодня вовсе не думала. Как-то так получилось.
— Проверка на ревность? Уймись. Ты же знаешь, я не ревнив.
— Ревнив, вот только ревнуешь себя, хоть себя не особо и любишь.
— Браво. Тебе хватило одного предложения.
— Это для чего?
— Чтобы набросать эскиз параноика-гермафродита. Подпишись словом «зависть», и дело с концом. Но, уверяю тебя, здесь позариться не на что. Отощавшие привидения с паутиной вместо волос меня не особо прельщают.
— Чем ты занят сейчас?
— Только что выгнал пинком дистрофика-духа. Пусть помокнет под деревом, пока я не расправлюсь с припоздавшим на два часа ужином.
— Ты чего-то недоговариваешь.
— Опускаю из чуткости упоминания об эротическом магнетизме места. Как-никак в этих стенах распутница Лира умудрилась за ночь переспать сразу с тремя. Поскольку я тут сегодня один, ощущаю нервозность. За столом закажу две добавки.
— Ты с ней уже повстречался?
— С хозяйкой? Почти. Чуял затылком: она подглядела, как я ворошу ее прах в камине гостиной.
— Осторожнее с кочергой: есть мнение, что графиня по-прежнему девственна…
— Ты этому веришь?
— Почему бы и нет? Пока ты ее не усадишь к себе на перо…
— Усажу непременно: очень хочется денег.
— Постыдился бы, жиголо! Старушке уже лет сто тридцать…
— Или сто лет как тридцать. Чем не фора твоим двум часам?
— Хорошо, признаюсь: я ревную. Уповать остается на то, что ее восхитительный труп целый век как не очень живой. Хотя для тебя, извращенца, это вроде как плюс?
— Не факт. Разве что плюс для пера.
— Намек на его животворность? Что ж, дерзай. Только, будь добр, сочини ее так, чтобы ревность моя оправдалась…
— Постараюсь. А теперь скажите мне, доктор, приятное.
— Береги себя.
— Тогда — очень приятное.
— Я тоже себя берегу. Причем на два часа дольше…
В столовой уже были разложены серебряные приборы. Тарелки из пожелтевшего старинного фарфора придавали ожидаемому обряду подчеркнуто стилизованный вид. Одну из них Суворов тут же разбил, пытаясь рассмотреть на изнанке хрупкого днища название фирмы-изготовителя.
Собрав осколки с ковра, он замешкался, не зная, куда их девать, и в это мгновенье из кухни, будто расколов движением плеча кирпичную кладку (дверь сразу сделалась просто невидимой), вышла дородная немка. Взглянув ей в лицо, Суворов припомнил брусчатку в подвале.
— Гутен абенд. — Он попробовал улыбнуться, но кухарка ему не ответила. Поставив на стол перед ним миску с мутным спаржевым супом, она протянула руку, приняла в ковш ладони осколки, смяла их со скрежетом и, будто разменяв неудобную кипу банкнот на горстку монет, высыпала полученную мелочь в карман передника.
