Корт мысленно составил список аксиом, из которых предстояло сделать вывод.
Во-первых, он желает Филиппу, желает не менее пылко, чем в самом начале знакомства. Было что-то извращенно-сладостное в том, чтобы безоговорочно признать это, пусть даже перед самим собой.
Во-вторых, Сэндхерст сошел со сцены. Как бы сильно ни любила его Филиппа, он умер и похоронен, а значит, не стоит больше на пути. Не сразу, но со временем воспоминания о его сладкоголосом пении изгладятся из ее памяти. Конечно, простить неверную жену трудно, но такое случается сплошь и рядом, и ему не грозит участь стать всеобщим посмешищем.
В-третьих, ясно как день, что им троим самое место друг подле друга. Что мешает им быть вместе? Только его уязвленное самолюбие, но если речь идет о воссоединении семьи, он проглотит столько этой горькой приправы, сколько потребуется. Очевидно, у Филиппы слишком живое воображение и слишком горячая кровь, и, как чистокровную кобылку, ее нужно держать стреноженной. Теперь он знает, как легко вскружить ей голову, и будет за ней присматривать. Он стал старше, мудрее и легко справится с ней.
Корта не беспокоило, что о его скорой свадьбе уже объявлено в газетах. Он был уверен: как только Клер Броунлоу поймет, что он не хочет жениться на ней, она сама разорвет помолвку. Конечно, предстоящее объяснения будет неприятным, но такова уж участь джентльмена: его слово свято, и только леди может освободить от него. Но чего ради Клер чинить ему препятствия? Их связала не страсть, а простой расчет, и потому единственный поцелуй, которым они обменялись, был невинным прикосновением губ во время помолвки в присутствии родителей невесты. Впервые за последние шесть лет Корт чувствовал надежду на счастливое будущее. Завтра, говорил он себе, завтра.
– В жизни не видел ничего прекраснее. Филиппа вздрогнула и подняла взгляд. Она сидела на корточках перед цветочными горшками.
– Добрый господин, ваше замечание относится к моим цветам? – спросила она, скромно потупившись.
– И к ним тоже, – добродушно ответил Уорбек. Он стоял на пороге оранжереи, опершись плечом о дверной косяк и небрежно поигрывая тростью. Солнце било ему в спину, и были видны только общие очертания фигуры, но тем шире казались плечи, а глубокий низкий голос звучал волнующе.
Филиппа поднялась из-за своей цветущей «живой изгороди» и улыбнулась с неожиданной застенчивостью. В руках у нее был белый в голубой цветочек кувшин с водой, и она оглянулась, ища, куда бы его поставить, смущенно вспоминая вчерашний вечер. Когда она проснулась по приезде в Сэндхерст-Холл, то обнаружила, что голова ее покоится на плече Уорбека. Ощущение его руки на талии было до того естественным, что поначалу она приняла это за сон во сне, когда человеку снится, что он уже проснулся. Все было точь-в-точь как во время медового месяца, и она доверчиво заглянула в серебряно-серые глаза, без удивления встретив взгляд, полный искренней нежности. Позже, вспоминая об этом мгновении, Филиппа уверила себя, что то был всего лишь обманчивый лунный свет, при котором буквально все выглядит романтическим и загадочным. И все же… она хотела заглянуть в эти глаза днем, чтобы наверняка знать, что обманулась накануне.
