Казенное
определение — «эпизод истории» включает в себя борение пушкинских и шекспировских страстей, взаимосвязанность миллионов и
личности, добра и зла, прозрения и обычности, подвижничества и
прозябания.
Чехов утверждал, что тот, «кто выше всего ставит покой своих
близких, должен совершенно отказаться от идейной жизни». Я видел,
как профессор Арциховский, великий русский археолог, проводил
годы вне дома, ибо он отдал себя служению своей идее: понять и
объяснить великую роль Новгорода в истории славянства.
Я помню,
как Игорь Михайлович Рейснер, выдающийся русский историк
Востока, брат легендарной Ларисы Рейснер, не знал покоя, посвятив
себя исследованию поразительной, трагической и поэтической
истории Афганистана.
Литератор, отдавший себя служению истории, оказывается в положении особом: он обязан былое сделать сегодняшним, он должен
вдохнуть в прошлое — живое дыхание реальности, похожести и понятности. Вне и без героя, который бы шел сквозь пласт истории, труд
писателя обречен — плохая иллюстрация в век цветной фотографии
смотрится жалко и беспомощно.
В свое время умный Сенека сказал: «Для меня нет интереса знать
что-либо, если только я один буду это знать. Если бы мне предложили высшую мудрость под непременным условием, чтобы я молчал о
ней, я бы отказался».
Когда и если ты у з н а л, возникает главная
проблема: как это твое знание сделать предметом литературы: если
не озадачить себя этим вопросом, книги твои будут пылиться на библиотечных полках.
Как отдать твое знание, как организовать эту задачу — вот вопрос вопросов литературы, которую мы называем исторической.
Успех работы печника или столяра зависит от качества инструмента. Понятия «ремесло» и «ремесленник», рожденные одним корнем, обладают, тем не менее, кардинально разным смыслом. Именно
литературное ремесло должно помочь тебе найти единственно правильный ответ.
Литература может быть любой, она не имеет права быть скучной.
В наш век избыточной информации чувство становится инструментом
знания, неким экскурсоводом в драматических коллизиях истории.
Когда я задумал первую книгу из цикла политических хроник о
Штирлице, я больше всего думал о том, как организовать исторический материал. Я считал, что сделать это можно, лишь пропустив
события сквозь героя, сплавив воедино категорию интереса и политического анализа, исторической структуры и судьбы человека, оказавшегося в яростной круговерти громадных событий прожитого нами
пятидесятилетия.
