Поутру, на рассвете, мы продолжили путь: управляющий Виндзором нашел-таки для Сидни пять лошадок в затейливой упряжи из розового и золотого бархата. Весело позванивали медные трензеля, но сами путники казались более мрачными, чем накануне, когда беззаботно плыли по реке под ярко раскрашенными вымпелами под музыку. Гроза прекратилась, но дождь продолжал моросить; было прохладно, серое, сумрачное небо нависало над нами.
За завтраком пфальцграф вел себя тихо и смирно: сидел, прижав кончики пальцев к вискам, и время от времени испускал легкий стон. Последствия карточной игры допоздна и неумеренного потребления портвейна, шепнул мне Сидни, и я в душе позлорадствовал. Сидни же был в отменном настроении, ибо он вчера немало выиграл — его удача в карты напрямую зависела от степени опьянения пфальцграфа. Однако паршивая погода всем испортила настроение. Мы ехали в молчании; лишь изредка Сидни вполголоса ругался, когда лошадь спотыкалась на очередной кочке, да рыгал наш пфальцграф, нисколько того не стесняясь.
По обе стороны дороги тянулись однообразные зеленые заросли, глухо шлепали по грязи конские копыта. Сидни возглавил наш небольшой отряд и увлек меня за собой, предоставив пфальцграфу ехать позади. Голова польского аристократа упала на грудь, двое слуг ехали по бокам от него, следя, чтобы он не свалился с лошади, и везли здоровенные сундуки с нарядами пфальцграфа и моего друга Сидни. У меня же имелась лишь кожаная, притороченная к седлу сумка с книгами и кое-какой одеждой. В таком порядке мы к середине дня добрались до королевского леса Шотовер на границе Оксфорда. Лесная дорога от дождя пришла в такое состояние, что мы вынуждены были еще более замедлить шаг из опасения, что лошади могут поскользнуться или угодить копытом в промоину.
