— А теперь, Бруно, — негромко заговорил Сидни, убедившись, что мы достаточно опередили пфальцграфа и слуг, — расскажи мне о своей книге и о том, что привело тебя к нам из Парижа.
— В прошлом веке эта книга считалась утраченной, — так же негромко ответил я, — но я не верил в это и повсюду в Европе собирал слухи — знаешь, шепот книготорговцев, покупателей; кто-то что-то помнит, гадает, предполагает, где бы эта книга могла оказаться. Но лишь в Париже я получил убедительное доказательство, что книга существует и ее можно отыскать.
В Париже, рассказал я Филипу, среди итальянских изгнанников, нашедших приют при дворе короля Генриха, я повстречался с престарелым флорентийцем по имени Пьетро, который вечно хвастал даже случайным знакомым, что он, мол, правнучатый племянник знаменитого книготорговца и автора биографий Веспасиано да Бистиччи, того самого, кто составил жизнеописание Козимо Медичи и каталог Ватиканской библиотеки. Этот Пьетро, зная, как я интересуюсь редкими и эзотерическими сочинениями, пересказал мне историю, которую поведал ему дед, племянник Веспасиано, работавший при нем учеником после тысяча четыреста шестидесятого года, в последнюю пору жизни Козимо. Веспасиано поставлял книги и рукописи в прекрасную библиотеку правителя, закупил для него более двух сотен томов, а также предоставлял в распоряжение его переписчиков исправленные манускрипты античных авторов. Таким образом он сделался своим человеком при дворе Медичи. В особенности же близкую дружбу он свел с Марсилио Фичино, великим философом и астрологом, которого Козимо поставил во главе Флорентийской академии и назначил официальным переводчиком диалогов Платона для библиотеки Медичи. И вот дед Пьетро, бывший в ту пору юным учеником книготорговца, рассказывал, что однажды утром в четыреста шестьдесят третьем году, за год до смерти Козимо, Марсилио Фичино явился в лавку его дядюшки в явном расстройстве, сжимая в руках какой-то сверток. Фичино сказал, что уже начал работу над переводом Платона, как вдруг его покровитель велел оставить диалоги и все свое внимание уделить более срочному делу — герменевтическим сочинениям, тремя годами ранее доставленным из Македонии монахом, одним из тех подвижников, которых Флоренция снаряжала в Византию на поиски редкостей. Этот манускрипт еще только предстояло изучить, но Козимо, уже знавший, что ему недолго осталось жить, предпочитает, мол, прочесть напоследок Гермеса, нежели Платона. Последнее — лишь моя догадка. Но Пьетро со слов деда рассказывал, что Фичино, бледный как смерть и дрожащий, заявил: он прочел пятнадцатую книгу герметической рукописи и понял, что это поручение выполнить не может. Он готов перевести для Козимо первые четырнадцать книг, сказал он, однако заключительная книга слишком невероятна, слишком важна, и ее нельзя сделать доступной людям, ибо в ней величайшая тайна, открытая Гермесом Трисмегистом, — тайна, способная обрушить авторитет христианской Церкви. Эта книга могла бы научить людей проникать Промысел Божий и тем самым уподобляться Богу.
