То, что мы не могли решить на словах, решилось само собой, и на мгновение мною овладело ощущение тихой, спокойной ясности. Казалось, чего же проще: вот маленькая головка Сусанны, матово освещенная выглянувшей вдруг луной, блестящая чернотой туго стянутых волос, с таким милым началом пробора у лба, вот ее руки, плечи, родинка на груди, и мы так естественно и обычно связаны. Да, да, нет в мире сильнее связей…
Но Сусанна… Она поднялась с дождевика на колени, шатающаяся, отчужденно-безвольная, с блуждающим взором, а потом медленно обернулась ко мне. Мы были почти рядом, но она оглядела меня так, как обычно смотрят издали. При этом она даже вздрогнула, испугавшись меня, словно я был совершенно чужим, случайно оказавшимся здесь человеком.
— И это со мной сделал ты, мальчишка, — сказала она тому, далекому.
Я потянулся к ней, но Сусанна с ненавистью оттолкнула меня. Она встала на ноги и слепо шагнула куда-то, волоча за собой дождевик. Я хотел поправить ей рубашку, выбившуюся из брюк, и подломившийся сапог, но она вновь меня оттолкнула и ударила по руке. Меня словно не было, не существовало в природе, а я, ничтожество, жалко пытался заявить о себе! Словно застыв в оцепенении, Сусанна продолжала стоять в подломившемся сапоге, с искаженным лицом, дико взъерошенная. Ее бил озноб…
По дороге назад остановил нас Гриша, возникший из темноты с керосиновым фонарем и рогатиной в руке. С утра он был пьян и особенно враждебен ко мне, а сейчас неприятно улыбался, сжимая сухую рогатину.
— А мы вас разыскиваем, — сказал он, вплотную приближаясь ко мне, заглядывая в лицо и ослепляя фонарем. — Где это вы пропадали?
Я отвел его фонарь, более обеспокоенный ушедшей вперед Сусанной, чем угрожающими нотками в голосе Гриши. Пьян он был неспроста, неспроста подобрал и рогатину, и я вдруг облегченно засмеялся при мысли, что он может меня ударить.
VIII
На аэродроме нас встречали по-родственному. Генерал взял чемодан у Сусанны, а мой отец, решивший во всем подражать генералу, выхватил чемодан у меня, хотя я пытался внушить ему, что он создает неловкую ситуацию, оказывая такую непрошеную услугу великовозрастному сыну. Мать тоже стала убеждать отца, что ему вредно поднимать такие тяжести, но, смущенная торжественностью минуты, зачем-то сама потащила чемодан вместо того, чтобы вернуть его мне.
Генерал увел дочь вперед, обнимая ее свободной рукой и что-то шепча на ухо. Тогда и отец заставил нас немного отстать, раз уж нам был подан пример семейного уединения, вызванного нахлынувшими чувствами. Отец даже меня расцеловал и прослезился, что раньше случалось редко, но в таких случаях любой пример заразителен. Затем оба семейства вновь сомкнулись, и разговор стал общим, хотя и менее оживленным и даже слегка натянутым.
