На обратной дороге мы заплутали и повернули было назад к развилке, чтобы окончательно не заблудиться, но Сусанна устала, закапризничала, слезно скривила губы и выпросила у меня передышку. Мы сели на дождевик, спина к спине, и долго молчали. Этому молчанию я не придавал никакого значения, приписывая его усталости и дурному расположению духа, но Сусанна воспринимала молчание иначе: для нее это был поединок молчаний. Она участвовала в нем, напрягая последние силы, а потом не выдержала и взорвалась:
— Ты чурбан, ты ледяная глыба! Я, как собачонка, увиваюсь вокруг тебя…
— Разве?!.. — Я собирался еще что-то добавить, но мысли спутались, и вопрос оборвался, прозвучав в тоне нелепой и неуместной иронии.
Но, к моему удивлению, Сусанна не возмутилась, не обиделась, признавая за мной право на эту иронию: она была полностью мне покорна. Мы опять замолчали, и я чувствовал, что теперь ее ничто не заставит первой нарушить молчание, раз уж она из гордости назвалась собачонкой.
— Хорошо, давай снова выяснять отношения, — сказал я, встревоженный тем, что слишком по-новому все оборачивается.
Она и тут согласилась.
— Значит, по-твоему, я глыба, чурбан… — повторил я, чтобы скрыть замешательство.
Она сияюще кивнула, с восторженной бессмысленностью подтверждая мои слова только потому, что они мною произнесены.
— Хочешь все узнать?! — Я злорадно предчувствовал, что своими собачьи преданными кивками она вынудит меня на признание, которое на всем поставит крест.
Разумеется, она вновь кивнула в ответ, и тогда я в глаза ей произнес:
— У меня любовница в Москве.
А когда глаза у Сусанны расширились от ужаса, она побледнела и жалко сморщилась, я докончил — вколотил гвоздь по самую шляпку.
— И мы с ней без ума друг от друга. Как говорится, в диком восторге.
Я как-то несуразно хмыкнул и с натянутой улыбочкой стал скатывать дождевик. После всего сказанного нам с Сусанной оставалось лишь понуро и обреченно добрести до дома, тем более что нас наверняка разыскивали с фонарями и лампами. Но Сусанна продолжала сидеть, словно бы онемев от полученного удара. Я осторожно попросил ее привстать и освободить дождевик, но Сусанна замотала головой, умоляя ее не трогать. Я послушно подождал минуту и опять потянул из-под нее дождевик. Сусанна качнулась как неживая, как кукла; я почувствовал, что сейчас будет приступ рыданий, и отошел в сторону. Она позвала меня слабым, срывающимся, таким же неживым голосом. Я приблизился, наклонился, и Сусанна сжала мне руку, странно клоня ее вниз. Я не понимал ее движений, и тогда Сусанна сама расстегнула ворот офицерской рубашки, вся горячая и дрожащая. Я старался ее успокоить, как бы отстраняя, отводя от себя то, что она задумала. Но Сусанна ко мне прижалась, и мы оба упали на дождевик…
