Леля пропала, она не вернется к опозоренному. В цирке полный крах. В полку непрощаемая обида: осрамил перед новым начальником. Конец всему… Осип расстегнул подседельную суму и решительно вынул пистолет, завернутый в чистую тряпицу. Он любил всякое оружие, но этот складненький, блестящий никелем бельгийский браунинг, добытый в бою, был его особой утехой и радостью. Сталь холодила руку, еще холодней был черный зрачок дула…
Взгляд Осипа упал на коня. Согнув грациозную шею, Мальчик уже тянулся к земле и шевелящимися губами прихватывал травинку за травинкой. «Больной, покалеченный конь останется один у хладного трупа. Да, он не уйдет, как только что сбежала Лелька. Склонив голову, будет горько ржать. Придут чужие люди и уведут его с собой. Продадут на живодерню — и поминай как звали. Пойдет Мальчик на конскую колбасу. И никто не узнает, что готовился он стать артистом…»
Так уж вышло: сначала он пожалел своего скакуна, потом родителей, братьев, сестру и себя самого.
Осип спрятал пистолет в суму, не забыв обернуть тряпицей. Ослабевший, размягченный, он снова присел у надгробия купца второй гильдии и заплакал. Слезы текли свободно и казались сладкими. И он подумал, что плачет второй раз в жизни.
За шесть лет цирковых путешествий по миру, находясь в обучении у акробата-португальца, он не уронил и слезинки. Боль падений, ушибов, тоска по дому, едкая обида, глухое ожесточение, даже зло — все эти тучи не проливались дождем.
Заплакал он два года тому назад в партизанском отряде. Тогда партизаны задержали двух контрабандистов. Их привели к командиру отряда Патрушеву. Контрабандисты рассказали ему, что в недальнюю деревню Климоус прибыли две казачьи сотни и батальон пехоты с полковником Пучковым и казачьим есаулом Щеголевым. Казаков и солдат разослали по таежным заимкам, а в Климоусе осталась небольшая охрана. Господин полковник задержал контрабанду и сейчас гуляет.
Патрушев собрал партизан и сказал, что для подтверждения данных надо послать разведку в Климоус. «Кто пойдет?» — спросил он. Люди замялись: одно дело — в бой идти, другое — прямо в пасть белякам, вдруг это провокация… И тогда он, Осип, решился: «Я пойду, кто со мной?»
Люди молчали. Конечно, знали, что он из циркачей, лихой наездник, меткий стрелок — не раз в том убеждались, но тут задача рисковая и хитрая, не по мальчишескому разуму. Так думал и командир отряда, который к тому же знал, что пацан Казачок недавно бежал из японской контрразведки в Благовещенске, что он измучен и слаб. «Нет, — сказал Патрушев. — Казачка не пущу. — И чтобы тому не было обидно, добавил: «Для других дел нужен». Но этой подачки Осип не принял, упрямо настаивал: «Не пускаете — значит, не верите?» И вот тогда слезы сами собой выбились из глаз, и, всхлипывая, он повторял: «Значит, не верите. Значит, не верите… Да я не изменю, пусть хоть язык вырвут, ничего не добьются…» И командир сказал: «Иди».
