Многочисленные родственники, собравшиеся на мои похороны, шли с несколько ошалелым видом. Вероятно, у них не укладывалось в голове то, что я сама иду рядом с собственным гробом и поддерживаю под руку негромко плачущую маму.
Наконец наша процессия остановилась возле свежевырытой могилы. Разрытая земля была деликатно прикрыта полотнищами искусственной газонной травы, и эта зелень приятно радовала глаз, хоть и была ненастоящей. Гроб поставили на небольшое возвышение, рядом примостили обитую лиловым бархатом крышку. В гробу лежала большая кукла с фарфоровым личиком, золотыми роскошными кудрями и в подвенечном платье. На платье куклы было кривовато вышито «Елизавета».
Кукла изображала меня.
– Кто хочет сказать несколько слов о покойной? – негромко спросила распорядительница похорон.
Вперед вышел папа. Он посмотрел на меня, потом в гроб.
– Милая моя девочка… – сказал он, а в глазах блестели слезы. – Вот и подошел к концу твой земной путь. Мы часто ссорились с тобой, но отныне… Отныне ссор не будет. Это я заявляю как отец. Я всегда любил тебя и буду любить.
Он пошатнулся, и к нему сразу подошел двоюродный дядя с ваткой, смоченной нашатырным спиртом. Папа разрыдался, и его увели, посадили на ближайшую скамеечку.
Теперь настала очередь мамы. Она нетвердыми шагами подошла к гробу. Заглянула внутрь, побледнела, отшатнулась.
– Так будет лучше, – пробормотала она. – До свидания, милое мое дитя.
Гроб забили крышкой. Хорошо, что мне не пришло в голову выступить с речью на собственной могиле, хватило такта.
Потом все было как обычно. Гроб опустили, все бросили по горсти земли на крышку, а следом пара могильщиков все живенько закопала. Над могильным холмом повисла тишина.
– Идемте, – первой нарушила тишину мама, – помянем нашу девочку.
Распорядительница повела нас в небольшое местное кафе, где уже были накрыты столы для поминального угощения. Я проводила родителей и родственников, а сама вернулась на свою могилу. Я бездумно стояла над ней и размышляла: вот теперь у меня начинается новая жизнь…
Жизнь?!
А если не жизнь, то что?!
Вдруг у меня сильно заломило в затылке. Я задрожала так, как будто замерзала. А потом поняла, я дрожу не от холода, нет. От невыносимого жара.
Я обернулась. В двух шагах от меня стоял священник и с какой-то жалобной печалью смотрел на мою могилу.
– Кого здесь похоронили? – наконец спросил он.
– Меня, – ответила я резко. Слишком резко.
Священник внимательно посмотрел в мои глаза. Потом протянул грустно:
