— Пойдем на речку? — спрашивает вполголоса Михал.
Томаш задумывается. Он не умеет плавать. Ему придется одному сидеть на влажном песке, глядя на удальство друга.
— Может быть, лучше к замку, — предлагает он. — Давай обследуем его подземелье.
Мысль неплохая. Но для того, чтобы добраться до руин замка, нужно пройти через местечко, куда чуть свет крестьяне съезжаются на ярмарку, а спустя два-три часа вокруг башни замка на одеялах рассядутся крикливые дачники.
Они оба молчат. Такой день — их собственный, чистый, словно драгоценность, — не может быть прожит как попало.
За домом слышны скрипучие голоса кур. В них есть что-то очень смешное. Сварливое сожаление о сне и ленивое приветствие солнечного тепла. Они уверенно роют удобные ямки в пыли под стеной.
— Знаешь что? — вдруг говорит Михал в порыве вдохновения. — Знаешь, что мы сделаем? Убежим!
— Совсем? — Круглое лицо Томаша выражает смесь удивления и сомнения.
— Вернемся вечером. Или завтра. Как нам захочется.
— А куда мы убежим?
— Все равно. Куда сможем.
— Послушай, Михал… Надо ведь что-то приготовить, надо что-то…
Михал уже не слушает. Он отошел от окна, оставив Томаша в испещренной прозрачными бликами траве, на фоне белой полосы флоксов, трепещущей серебряным мерцанием березовой листвы. Тихо, на цыпочках ходит он по комнате. Надевает короткие штанишки и рубашку, желтые пропотевшие кеды. С перочинным ножом в руке подходит к столу. Под марлевой накидкой стоит готовый завтрак. Круглая буханка темного хлеба, творог в форме сердца на плоской тарелке, кусок масла, несколько огурцов и блюдечко с медом.
Михал отрезает большой ломоть хлеба и треугольник влажного творога. Заворачивает все это в салфетку. Затем смотрит на старинные часы с кукушкой, громко тикающие на стене. Начало шестого.
— Томаш, я иду.
Он вылезает в окно, неловко держа в руке узелок.
С минуту они стоят друг против друга в ярком солнечном свете, среди шороха потревоженной легким ветром листвы, среди птичьих посвистов и щебета. Молодой петушок хриплым голосом пробует петь.
— Идем?
Томаш степенно кивает головой.
К трухлявой калитке ведет тенистая грабовая аллея по краю оврага. Им холодно, но пляшущие на земле пятна света щекочут ноги теплым прикосновением.
За калиткой живая изгородь владения соседа, а потом уже поле. Несколько дней тому назад здесь еще колыхалась красноватая густая пшеница. Ее скосили. На жнивье теперь огромные, прикрытые соломой копны.
Они не разговаривают. Еще не успели привыкнуть к собственной дерзости. Михалу кажется, что Томаш относится к этому делу не совсем серьезно и скоро захочет назад. О том же думает Томаш. Дом так близко, а до завтрака в их распоряжении около трех часов.
